Речка за моим окном

Базальтов(просыпаясь и продирая глаза). Ну, кто это там ещё? А-а!.. Так это ты, Утехин? Да что случилось, приятель?

Утехин. Всё! Всё!! Всё!!! Всё кончено!!!! Я выхожу из игры!!!!!

Базальтов. Да что кончено? Объяснись!

Утехин. Всё кончено! Всё погибло! Она ушла к другому!

Базальтов. Ну хорошо: допустим, ушла. Но какое (зевает) это имеет отношение ко мне? И вообще, Утехин, не подходи так близко! Ты с улицы! Весь разгорячённый, потный, пыльный! И убери пистолет!

Утехин. Ах! Ты ничего не понимаешь! (Прячет пистолет.)

Базальтов. Так ведь ты ничего толком и не объясняешь.

Утехин всхлипывает, всхлипывает; и вот он уже совсем плачет! Утирает рукавами слёзы, и тут только выясняется, что они у него − ну то есть рукава − какой-то противоестественной длины; более того: они явно имеют тенденцию удлиняться всё больше и больше, словно они − живые. Или с тайным моторчиком.

Э! А что у тебя с рукавами?

Утехин. Ах!.. Пустое!.. (Во мгновение ока приводит рукава в порядок.) Разве дело в рукавах!.. Пойми: я посвятил ей божественные, воистину небывалые стихи! Ты только послушай, какие дивные стихи я ей сочинил!

Базальтов(морщась). Ради бога! Избавь меня от своих стихов!

Утехин. О, эти чарующие звуки моей божественной лиры! (Снова теряет контроль над рукавами.) О, как прекрасен Я! А она говорит, что я − голодранец! Что я не смогу её содержать так, как то ей приличествует! И что Турусов − не чета мне!!! Но позволь: кто же такой этот Турусов?

Базальтов. Ну и кто?

Утехин. Жалкий скопидом и обыватель − вот кто! Филистер и убеждённый лавочник! Скряга и сутяга! И вот к нему-то она и ушла! От меня! К нему! А я-то!.. Нет, каков я-то!..

Катастрофически удлинившимися рукавами утирает нахлынувшие слёзы.

Базальтов(со слабым интересом). Ну и каков же?

Утехин. Я сочинил ей гениальные стихи! Ты только послушай!

Базальтов делает протестующие жесты, но тщетно.

Утехин(укоротив свои рукава почти до плеч, вскакивает на стул и начинает декламировать).

Тебе! Но огненною страстью
Во мне гремит грядущий бой!
Я брошу вызов самовластью,
И мы расстанемся с тобой!
Но − пламенеющая младость
И − огнедышащая сладость
Повергнут недругов во прах!
Низринут с пьедестала страх!
И мы отправимся тропою
Неведомых, далёких стран
В неодолимый океан.
Воспрянув, мы войдём с тобою
В пленительный, блаженный храм,
Моя прелестная мадам!

(Спускаясь со стула и садясь на него же.) И вот, после этих очаровательных, восхитительных стихов она и ушла от меня к этому ничтожнейшему Турусову! (Рыдает. Рукава − неизменны. Они уже больше не будут ни удлиняться, ни укорачиваться.)

Базальтов. Я бы на её месте сделал бы то же самое.

Утехин. Как? Неужто? И ты, Брут??? (Изумлённо и страшно смотрит на Базальтова.)

Базальтов. Только давай так: без этих лишних душещипательных воплей. И я − не Брут, но и ты − не Юлий Цезарь!

Утехин. Я − не Юлий Цезарь?! О, ничтожный! Как смел ты, лишённый искры божией, столь опрометчиво судить обо мне?! Тебе ли, коему судьба не предуготовила никакого дара, тебе ли дано оценить тот высокий звёздный жребий, каковым пометили меня всемогущие небеса! Быть может, именно мне-то и предназначено затмить своею славою самого Юлия Цезаря!

Базальтов. Утехин! Батенька! Да полноте! Да в уме ли ты?! Да кто ж нынче-то на Руси себя Юлием Цезарем не считает? Кругом − мычащие стада сплошных Юлиев Цезарей! Ну а про меня это ты верно сказал: нет во мне ни искры божией, ни самого пустячного дара. Но уж если бы господь удостоил бы меня вдруг подобной чести, − уж и разгулялся бы я тогда вволю! Тогда бы я не лежал целыми днями на кровати, а показал бы себя во всём своём скрытом могуществе!

Утехин. Вот потому-то ты и не постиг величия моих бессмертных стихов!