Red is my favourite colour (СИ)

— Я выйду первым, через пятнадцать минут — ты. — Буднично отчеканил Гаррет пятый раз за неделю и, чмокнув в щёку на прощанье, выскользнул в коридор. За дверью послышался женский смех, который продолжил звенеть на улице.

Я рысью подбежала к окну и слегка отодвинула штору, чтобы открыть себе обзор. Гаррет, наскоро запахивая пальто, шёл под руку со светловолосой хохочущей девушкой. По-хорошему, меня должна была съедать ревность или хотя бы обида, но я искренне по-доброму улыбнулась. Пора прекращать весь этот цирк.

Закурив новую сигарету, снова упала навзничь, раскинувшись морской звездой на кровати. Ещё тогда, на новогоднем балу два года назад, надо было догадаться, чем всё закончится, и даже не начинать.

Зима 1891 г.

Позвал на бал меня Гаррет, а я и согласилась — назло дурацкому Себастьяну, назло Саманте, назло самой себе.

В разгар вечера, после второго или третьего танца, меня замутило шампанским, которое так любезно подливал один из четверокурсников, и я ушла на балкон. Уселась на холодный пол и привалилась спиной к стене так, чтобы меня не было видно со стороны зала. Через минут десять появился он. Снова.

— Отстань уже. Чего надо? — я осклабилась, как и всегда с того самого дня рождения, и отпила немного из бокала.

— Просто вышел подышать. — Себастьян стоял прямо надо мной, спрятав руки в карманы брюк. Смотрел в пушистую метель, сквозь которую не было видно даже очертания корпусов Хогвартса.

— Ага, рассказывай. — Я желчно ухмыльнулась и подобрала под себя ноги, скрывая их пышной бежевой юбкой. И почему на бал обязательно надевать вот это?

Себастьян опустился рядом, на уже наполовину запорошённый снегом пол.

— Где Уизли?

— Тебе какое дело? — огрызнулась, отодвинулась подальше. Он придвинулся следом.

— Да никакого. Просто интересно. — Неопределённо пожал плечами. — Почему ты меня избегаешь?

— Издеваешься? — я повернула к нему голову, вскинув брови. Алкоголь разносился по венам стремительно, подстёгиваемый злобой и ещё кровоточащим воспоминанием обиды. — Ты наигрался со мной, а потом развлекался с Дейл. Забыл? — манерно надула губки, будто жалея пациента, страдающего амнезией.

Спустя три месяца я говорила о случившемся спокойнее, чем изначально, но на глаза всё ещё предательски наворачивались жгучие слёзы. Отвернулась, делая вид, что смахиваю с юбки снежинки.

— А ты целовалась с Уизли. Забыла?

Я даже не обратила внимания на его реплику, продолжая делать то, что делала. Подобного рода перепалки случались у нас почти каждую неделю на протяжении трёх жутко длинных месяцев. Мы выучили слова друг друга настолько, что могли повторить их точь-в-точь.

— Не я целовалась с Уизли, а он поцеловал меня. И он уже извинился сто раз за это. Это не одно и то же, придурок.

— Хватит называть меня придурком. — Он отчего-то завёлся и вскочил на ноги. Я напряглась. — Ты никогда не говорила мне, что чувствуешь.

— Я же говорю — придурок. — Нарочито напустив на себя безразличие, пожала плечами. — Ради тебя я рисковала жизнью и здоровьем, если ты вдруг и это забыл. Достаточно красноречиво, не думаешь?

— Это всё было ради Анны!

Я закатила глаза, не успев он закончить фразу. Она въелась мне под кожу нестираемыми чернилами и саднила, саднила, саднила.

— Какой Анны, Себастьян? — я устало опустила плечи и снисходительно посмотрела на него исподлобья. — Мы виделись-то с ней тогда пару раз от силы. Что мне было до твоей Анны.

Вяло махнула рукой, задела бокал, и он звонко покатился прямо к перилам, проливая блестящую жидкость на пол. Я разочарованно нахмурилась. Нервы распалялись со скоростью пожара. Надо было заканчивать разговор и уходить, пока не дошло до чего похуже словесной перепалки.

— Я ещё не научился читать мысли. — Себастьян состроил ядовитую гримасу, провожая неприязненным взглядом укатывающийся к пропасти бокал.

— Необязательно читать мысли, достаточно хоть иногда включать голову, гений.

Попыталась встать, но ватные ноги не слушались. Подоспел Себастьян и вытянул руку в готовности поддержать. Я презрительно покосилась на неё и, помогая себе двумя руками за спиной, поднялась по стене. Наступила пяткой на подол, и он со скрежетом порвался. В глазах бегали мушки, злость и до боли жгучая обида поднимались с самого низа и камнем подступали к горлу. Если сейчас не уйду, он снова увидит мои позорные слёзы.

— Твоё платье… — Себастьян потянулся за палочкой, но я, толкнув его плечо своим, шатко вышла в шумный и залитый светом зал.

Пока пересекала искрящее роскошью помещение, успела заново прожить эти ужасные три месяца.

В душе с каждым днём вырастало стойкое чувство, что я будто разом всё поняла и, что самое главное, приняла.