Red Riding Hood

Выходные уже почти всё, а мамаша-то так и не заявилась. А сегодня – в воскресенье, значит, утром – бац: на тумбочке записка. Чтобы мамаша мне записки писала – не помню такого. Хотела даже сама ей набрать, но у Беларуса приём плохой – не стала.

Наверное, когда приходила, я уже спала. И умотала к своему фермеру чуть свет. Спасибо, хоть не спотыкаться об неё весь уикенд!

Скучать, я по ней не скучала… Но иногда накатывало. Морозило порой вообще конкретно, что матери своей, выходит, я не уперлась. А если даже и не ей, тогда вообще кому? Хоть кому-то? Отцу – да, была нужна. Была! Чувствовала! Да и до сих пор чувствую! А этой…

– К бабке еду – такие планы! – Выдохнула, не глядя на Хантера. – Мать попросила.

А он опять заржал:

– Через лес пешком? Пирожки понесешь?

Ну конченный придурок! Хотя через лес и вправду ближе, и автобус не ждать, но, может, кто подвез бы.

– Шутим, да? Ну-ну, смешно! – И я повернулась идти.

– Ага, очень смешно. Попросила как-то раз мама Красную Шапочку отнести больной бабушке пирожков. Смотри только в лесу не останавливайся и ни с кем не разговаривай. – Он погрозил мне пальцем и противно гоготнул.

– Да пошёл ты! – Ну и уже сама пошла-таки прочь.

Чёрт, с капюшонами-то я лоханулась! Девчонкам зато всем понравилось. Ну и хрен с ним!

– Постой. – Он меня догнал. – Провожу тебя. До бабушки. – Улыбка его мне всё ещё не нравилась.

С одной стороны – такой видный перец… Меня… Провожать… А с другой… Теперь, точняк, придется переться к бабке. И пешком, сука, через лес!

Но вслух я сказала как можно безразличнее:

– Ну ладно. Пошли.

Вообще-то бабка не моя. То есть моя конечно, но я ее не знаю совсем. Видела пару раз. Любимая моя бабуля – папина мама – умерла давно, ещё до папы. А эта – мамина. Она со мной не сидела, всё время чем-то болела. Мамаша её одна навещала. Ну и я изредка. Та почти не двигалась – парализована, что ли. Сиделка с ней жила.

Дом её был на краю леса, но не со стороны города, а с противоположной. От деревни на отшибе. Деревня, значит, Козорезово. Но она заброшена. От нас до бабки выходит километров пять лесом – это его самая узкая часть. В объезд по грунтовке – все двадцать – если есть, на чём – быстрее, конечно.

Валим, короче, мы с Хантером лесочком и эта скотина начинает меня накручивать:

– Знаешь, почему я с тобой пошёл? – И не дожидаясь моего «расскажите, дяденька». – В этом лесу девчонки пропадали. Слыхала?

– Так то ж давно. – Говорю.

– Давно, да. – Он помолчал. – А одна совсем недавно.

Я вспомнила – слышала от отца перед самой его… Уходом. Ну а потом некому было рассказать. В газетах не писали. Да и кто их читает.

– Нет, ничего не слышала. Расскажи. – По чесноку если, сто лет бы мне этого не знать, но молча идти жутковато было. Вечерело, холодком потянуло.

– Дружили девчонки, книжки разные колдовские читали. С заклинаниями. Духов вызывали. Все про них знали – городок-то переплюнуть.

– Я не знала.

Я и на самом деле не знала, хотя поняла, о ком речь. Ну они совсем мелкие были – лет по десять. Я такими не интересовалась.

– Многие знали. Батюшка даже к родителям ходил – увещевал. Прихожане надавили. Но мать, говорят, вообще её боялась. Это про старшую – Аманду, как она себя называла. Леськины-то родители её пытались от этой Аманды отвадить, но она ни в какую. Ей же все эти темы мистические – так, приключение – она под обаяние попала – не свернуть.

– Ну, так вот. А потом Аманда пропала. Пошла лесом в Козорезово – вот как мы сейчас – и с концами. Искали, прочесывали – без толку.

– Куда она пошла? – Чертовщина какая-то. Мне стало неуютно. – В брошенную деревню?

– Ну, для неё это нормально – никого не удивило. Леська все глаза проплакала. Ходила вурдалак вурдалаком. Родители не знали, какому врачу показать. В Москву увезли потом.

Он опять замолчал, а потом напел из той песенки:

I'm gonna keep my sheep suit on

Until I'm sure that you've been shown

That I can be trusted walking with you alone.2

Оскалился и подмигнул мне. Я молча показала ему средний палец.

У Бабки в доме в коридоре темень. Хантер скромно топчется на улице. Выключатель нащупала – щелк – не намного светлее. На стене тесачино – пипец, музейный! Захожу в комнату:

– Здрассьте, бабушка! Меня мама прислала помочь, прибраться. – Оглядываюсь – охренеть тут месяц грязь возить!

Бабка в куче тряпья на кровати что-то шелестит в ответ. Вонь адская! Ни слова не разобрать!

Нос зажимаю, подхожу. Наклоняюсь. Это было ошибкой!

Костлявые руки тисками сдавили шею. Я еле успеваю просунуть свою ручонку в этот захват – папа не зря учил. Старуха вертит меня как тряпичную куклу. В следующую секунду я трепыхаюсь спиной к кровати. Глаза лезут из орбит. Мои новенькие адидасы отчаянно молотят по дощатому полу, один соскакивает. Я с ужасом смотрю уже будто со стороны, какой щербатый пол в этом месте, выдолбленный не одной парой ног.

За дверью что-то громыхает. На пороге Хантер. В руке ржавый тесак из коридора. Он всё-таки очнулся, мой рыцарь!

– Долбанный тормоз! Она же меня придушит! Сука! – Я хриплю и шепчу – сама себя не слышу. Тиски сжимаются. Моя чудом просунутая рука в конец онемела.