Редакционные статьи -2

— К вашей милости, ваше высокоблагородие…

Миронов пыхнул, закричал, ногами затопал — был выпивши:

— Что это за «высокоблаговодие»? Что это за чучело такое?

Длинный, несуразный Левон в бабьем ватном пальто, с костылем в руке, с вывернутой ногой, и впрямь немного напоминал солидное чучело на бахче. От страха он онемел и зажмурился, с фатальным смирением приготовившись к оплеухе. Товарищ Миронов кричал что-то о холопских навыках, о Краснове, о белых погонах — ничего не удержалось в испуганном соображении Левона. Понял только одно — ясно и облегченно, — когда Миронов крикнул:

— Пошел вон!

Опять не забыл помолиться на образа, поклонился и поплелся «на общество» дать отчет о высокой аудиенции.

— Ослобоните, господа старики, нутрем я не здоров и напужан, живот у меня выходит, — повторял он в заключение своего доклада.

На митинге орудовали уже новые лица — свои станичные большевики, уходившие с Мироновым семь месяцев назад, — Филька Думчев, Васька Донсков, Семка Мантул. Держались они уверенно, развязно, с бахвальством. Кое-кого приласкали, кое-кому пригрозили. Видно было, что все вышли в люди, были при деньгах, занимали видные посты: Филька Думчев был командиром сотни, а раньше — в станице — промышлял самогоном, сбывал краденое, тем и кормился кое-как. Не малой шишкой был и Васька Донсков, из старых стражников, — комиссаром по продовольствию.

— Вам же было сказано, — говорил он высокомерным тоном, распахнув дубленый тулуп: — вам же собчали не раз, что как только ваш Бог помостит мосты, придем в гости… Ну, вот и пришли… Хотите — примайте, хотите — нет, а мы пришли и завтрашнего числа будем иметь об вас конгресс… кому чего… кто чего заслужил.

Левона Васька освободил пренебрежительным мановением руки:

— Ступай, старик… Чижол для этого дела, не годишься. Корпус в ceбе, конечно, ты имеешь, но — кубышка не та… Ступай…

Левон даже засмеялся от радости. Потом он шепотком уверял, что нарочно так сделал, чтобы его прогнали, подхитрился и нашел, чем досадить Миронову.

Заместитель Левону нашелся сам собой: пришел из Усть-Медведицкой тюрьмы Филипп Кизлян, подметало с мельницы. Сама судьба послала его станице.

— Филипп Игнатьич! вы в курсе этого дела… — сказал Рыжухин, солдат, выгнанный за воровство с мельницы.

— Я — что же… я — с удовольствием, — готовно отвечал Кизлян.

— Поднимайте руки! — скомандовал старикам Васька Донсков.

Рукава — дубленые и нагольные, новые, обтрепанные, засусленные — дружно поднялись вверх.

— Единогласно! — сказал Васька Донсков.

Кизлян откашлялся, втянул подбородок и обвел собрание торжественным взглядом:

— Господа старики… то есть… товарищи, — поправился он: — триста лет ждали мы, когда взойдет солнце… да… жили, можно сказать, в роде каких-нибудь дикарей, эскимосов, которые обитают на мысе Доброй Надежды… или там где-нибудь… в Бабель-Мандепском проливе, извините за выражение, и питаются сырым paком… Жили мы, товарищи, как жуки в навозе копались, хребтину гнули, на других работали… Я двадцать лет страдал! Двадцать лет!..

Кизлян выкрикнул это грозно и со слезой и как будто тут и споткнулся — оборвалась нить красноречия.

Помолчал, поглядел растерянно вокруг и прибавил:

— Двадцать лет… и никто этого не знает, на своей груде я все перенес…

Дальнейшее строительство станичной власти на этом остановилось — впредь до особых указаний. Миронову, видимо, было не до реформ. Впереди предстояла Усть-Медведица, его родная станица. В третий раз он вел на нее красных — товарищей. Семь месяцев назад он едва унес ноги из этих самых мест, к которым его сердце было прикреплено многими нитями и жаждой отмщения, и честолюбием, и обычной тоской усталого человека, познавшего цену окружавшему его товариществу. Усиленно распространялись о нем слухи — приятелей и сочувствующих у него было немало по хуторам и станицам, — что он собирается принести покаяние, искупить свою вину эффектным предательством своих советских владык, но сомневается:

— Краснов, может, и простит, да бабы усть-медведицкие не простят… разорвут…

Теперь он в своих листках призывал казаков бросить оружие, вернуться по домам и заняться мирным трудом. А клевреты его устно добавляли:

— Возьмем Черкасск, сделаем деда Миронова атаманом, а потом на коммуну пойдем… Выбьем коммуну — заживем спокойно… довольно уж навоевались…

И многим станичникам эта упрощенная схема упорядочения взбудораженной жизни очень понравилась.

Вечером Миронов вызвал к себе батюшку, которому оставили в доме лишь крошечную спаленку. Из нее батюшка и наблюдал потихоньку, как начдив ходил по залу из угла в угол в глубоком раздумье, а свита на цыпочках подкрадывалась к дверям, прислушивалась и снова удалялась в кухню.

— Вот что, отец, — сказал Миронов, остановившись перед батюшкой и изучая его испытующим взглядом, — вы мне нужны…

Батюшка поклонился и сказал:

— Рад служить… чем могу, конечно…

— Нужны вы мне вот для чего… — Миронов сделал паузу, поглядел на часы, подумал. — Вот для чего… Нужно мне послать литературу в Усть-Медведицу… Человека такого… подходящего… нет… Так вот — вы…

Батюшка похолодел от страха и поспешно сказал: