Редкая обыкновенность

Обоих алма-атинцев звали Юриями, вернее один называл себя Юркой, а второй требовал величать его по имени отчеству. Ростом они не отличались друг от друга, оба за метр восемьдесят, но возраст и вес имели различный. Юрка двадцатипятилетний веселый шалопай с высоким, сократовским лбом, непутевый, но добрый сын ученых родителей – преподавателей Алма-Атинского университета, отличался стройной упитанностью, но явно был склонен к полноте. Его старший четырехзвездочный напарник Юрий Реут, обрюзгший шестидесятипятилетний мужчина со старческой редкой шевелюрой и отвислым брюшком отличался тяжестью веса и характера. Этот увесистый Реут упорно причислял себя к немцам, хотя как станет понятно ниже, имел для этого маловато оснований. Отчество его я запамятовал за давностью лет (проклятый склероз!), а, может потому, что он всегда требовал его употреблять в разговоре с ним, но точно знаю, оно было русскоязычным. Дойчеобразной являлась его фамилия и немецким он владел хорошо, даже разбирался в диалектах (возможно ашкеназ?) Его биография вступала в антагонистические противоречия с якобы чисто арийским происхождением. Уж я-то наслушался о его делах и бурной жизни в свое время, не менее пяти раз попадая с ним в алма-атинские рейсы. Не знаю, чем я ему приглянулся, но он долгими часами и, довольно занимательно пересказывал свою биографию и похождения. Возможно потому, что я с увлечением и не перебивая рассказчика готов слушать любые истории.

– Судя по твоему виду, рейс получился веселый –

– Виктор расплылся в улыбке, обращаясь к Лиде Крюковой.

Лида, курносая блондинка, рослая и очень сильная для женщины, с простоватым среднерусским лицом, пьяненько хихикнула:

– Ой, Витя и не говори. В Кирсанове, в пять утра, мы с Танькой (начальница Лиды) пляшем в вагоне ресторане и поем похабные частушки, а в наш вагон стучаться почтовики и требуют обмена. Спецсвязь сказала им, что бригада больна. Хорошо догадались выдать им пустую накладную со штемпелем.

– А как в вагон ресторан попали? Он же в такую рань не работает.

– Мы там с самой Кзыл-Орды зависли, сначала по очереди, а в Саратове обе пошли, даже почту не разбирали.

Старый мухомор проводник, которого так и хочется обозвать бледной поганкой, или трухлявым пнем, востря уши, с ужасом прислушивался к разговору. Через минуту проскрипел противным голосом и с ехидцей:

– Вас обязательно покарают, тебя и твою шкодливую начальницу. Это же позор на всю страну! Молодой человек – он назидательно поднял указательный палец, обращаясь к Виталию – не повторяйте ошибок и преступлений такого рода. Я сейчас уйду по делам, а вы пока грузитесь.

Лидушка легкомысленно отмахнулась от злого старика и послала его куда подальше. Реакция Виктора была совершенно другая. Он сжал губы, нахмурил брови и рявкнул:

–Никуда ты древняя крыса не пойдешь, а будешь помогать в погрузке. Если вздумаешь убежать и настучать, я отстраню тебя от работы и сниму с рейса. Марш в кладовую!

Юрий Реут попытался, правда довольно робко, заступиться за проводника, мотивируя тем, что негоже таких почтенных людей заставлять потеть на тяжелой работе. Начальник почтового вагона уперся в него долгим, пронзительным взглядом и более спокойным тоном произнес:

– Пусть отрабатывает прежние грехи…

Если еще не надоела почтовая тема, которая, кстати, скоро заканчивается, то пущусь в пояснения. К счастью, мне не запомнились имя, отчество и фамилия этого проводника, недобрая слава о котором гремела по всему московскому узлу связи и не только. Возраст его превышал возраст полумертвого генерального секретаря Брежнева. В рейсе с ним мне удалось (неудачное слово) побывать лишь однажды, но достаточно оказалось и этого. До 1939* года он служил в НКВД проводником-слугой спец вагона, который перевозил чекистских руководителей. Старик постоянно вспоминал Дзержинского, Менжинского, Ягоду, Ежова, Бермана, Благонравова и прочих, нудно смакуя подробности. Азартно и увлеченно рассказывал, как строил в 1937 году дом себе, размером 6х8 метров, на освободившемся участке некоего «врага народа», как дом этот сожгли в 1938 году, а он назло всем, стал возводить еще больший, уже размером 7х9 метров. В итоге, новому наркому Берии, что-то не понравилось, и холуй-проводник едва избежал ареста и был сослан в почтовое ведомство. Семьи он не завел и тихо помирал на своей малопрестижной, но хорошо оплачиваемой работе, регулярно наушничая, чтобы его не отправили на пенсию. В работе отличался леностью и скулежом.

Не могу пройти мимо Реута. Они с проводником одного поля ягода. Юный Реут состоял в личной охране Генриха Ягоды. При карликовом наркоме Николае Ежове чуть было не попал под каток репрессий и мог запросто оказаться в ГУЛАГе, но был к его неописуемому счастью переведен в Алма-Ату, а затем, уже в 1939 году попал за мелкую провинность в спецсвязь.