Редкая отвага

– Это разве не папани твоего ствол?

– Его, сэр. Ну, был его. Так что я решил, что он мой по праву, но… Теперь, кажется, передумал. Папа сказал, что все наши припасы и всё наше добро отойдут мистеру Гриссому, если он меня приютит. Наверное, он и револьвер имел в виду.

Я встретился взглядом с мистером Джеймсоном, стараясь не думать о папиной смерти и о том, что мне тогда пришлось услышать и увидеть. Иногда эти звуки и образы сами вторгались в моё сознание, и тогда становилось тяжело удержать себя в руках.

Я этот кошмарный день никогда не забуду. Помню, как повозка дёрнулась и перевернулась, как скатилась с того холма, как придавила папу. Он умирал на моих глазах, а я сидел рядом и ничего не мог сделать, не мог позвать врача. У папы по щекам текли слёзы, и он всё шептал хрипло: «Прости, сынок. Прости». Мистер Гриссом тогда как раз возвращался в свою жалкую хижину и проходил мимо. Надо отдать ему должное, он и правда пытался нам помочь. Только ясно было, что тут уже ничем не поможешь. Папа, собрав последние силы, стал умолять мистера Гриссома обо мне позаботиться и пообещал ему за это всё наше хозяйство. Я покачал головой, чтобы отогнать призраков прошлого.

Мистер Джеймсон выглядел сердитым, но я знал, что сердится он не на меня.

– Нет, сынок. Есть кое-что, что мне хотелось бы передать мистеру Гриссому, но уж никак не револьвер твоего папы. Он твой, Джозеф. Был папин, а теперь твой, всё по справедливости. Да и не сказал бы я, что этот пёс о тебе заботился… скорее, использовал.

Он сощурился и понизил голос:

– Послушай, сынок. Ствол тебе ещё пригодится. Мистер Бишоп спешил и к тому же ехал верхом. Вполне возможно, придётся гнаться за ним через горы. А там и медведи живут, и гремучие змеи. А тебе сколько – вроде двенадцать?

– В феврале исполнится тринадцать, сэр. Я вам не ребёнок.

Мистер Джеймсон кивнул.

– Пожалуй. Но ещё и не мужчина, согласись, а люди у нас в стране всякие встречаются, и не все из них, скажем так, приветливые. – Он вложил мне в руки мой револьвер. – Бери и ни о чём не думай. Твой папа наверняка хотел бы, чтобы он был у тебя.

Эти слова меня зацепили. Я закусил губу и спрятал оружие обратно в сумку.

– А теперь слушай, – продолжил мистер Джеймсон, – ты там поосторожнее с этим парнем, Эзрой Бишопом. Неприятный он человек, и слава о нём идёт дурная. Будь начеку и ни цента ему не давай, пока он тебе не передаст уздечку твоей кобылки.

– Да, сэр. Хорошо.

– Погоди-ка секунду. – Мистер Джеймсон зашёл в свою хижину и вернулся с небольшим узелком из носового платка. – Тут две оладьи и кусок засоленной свинины. Поешь в дороге.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но он махнул на меня рукой.

– И не думай перечить. Я тебя голодного не отпущу.

– Спасибо вам, сэр, я очень…

– Знаю-знаю. А теперь ступай. Путь-то неблизкий.

Не успел я отойти и на пару шагов, как он меня окликнул:

– Она тебя, к слову, бросать не хотела.

– Что, сэр?

– Кобылка твоя. Как её звать?

– Сара, – ответил я, останавливаясь.

– Ага. Так вот, она всю дорогу брыкалась, натягивала верёвку – пыталась вырваться и к тебе убежать. Никогда не видел, чтобы лошадь, которую продали, так сопротивлялась. Бесилась, как дьяволица.

Его последние слова повисли в воздухе, и я почувствовал, что за ними скрывается что-то ещё. Как будто он хотел о чём-то мне сказать, но не решался. Я стиснул кулаки.

– Он её хлестал? – Голос у меня был холодный и жёсткий, как сталь на морозе. – Он хлестал мою лошадь, мистер Джеймсон?

Мистер Джеймсон облизнул губы и сощурился, а потом кивнул.

– Да, сынок. Так сильно плетью её охаживал, заставляя идти вперёд, что, продлись это до самого Уэнатчи, я не удивился бы, если бы рука у него отнялась.

Ногти впились мне в ладони, точно когти бешеного пса. Ноздри раздулись от злости. Я прикусил язык, чтобы не сказать ничего такого, за что мне стало бы стыдно перед моей покойной мамой. Эзра Бишоп хлестал мою лошадь? Мою милую Сару?

Мрачнее тучи, я резко крутанулся и поспешил в Уэнатчи, радуясь, что оставил при себе револьвер.

Глава 3

Уэнатчи был самым крупным городом в округе, если, конечно, его можно было назвать городом. Единственная улица, Миллер-роуд, выглядела как обычная пыльная тропа, петляющая между кустами шалфея и валунами. Горожане жили за пределами Уэнатчи на своих фермах среди коричневых холмов и каменистых каньонов. В самом городе стояли только гостиница, пара домов, муниципалитет, куда приходили со всякими жалобами, и тому подобные здания. Я прошёл мимо всех этих деревянных построек и остановился у торгового поста Миллер-Фрир.

Выглядел он убого. Обветшалый низкий домишко с грязными окнами и провалившейся крышей. Я покачал головой и выругался себе под нос, но не из-за жалкого вида дома. Просто сразу понял, что опоздал.

Перед постом не было привязано ни одной лошади, и загон на заднем дворе пустовал. Я обошёл другие здания этого небольшого городка, но везде встречал ту же картину.