Редукция состояния

Он же мог потратить несколько месяцев, досконально, в мельчайших подробностях расписывая поглавный план, разворачивая все сюжетные линии по методу «снежинки», но затем, сев писать, в один отнюдь не прекрасный момент неизменно обнаруживал – весь план разваливается и летит в мусорное ведро. Разросшаяся, ветвистая, лелеемая им снежинка трещит и погребает под собой фабулу произведения. Например, потому что один из незначительных и второстепенных героев вдруг говорит совсем не то, что было задумано Михаилом. И сказать иное герой просто не в состоянии, поскольку неожиданно обретает свой голос. Герои всегда были для него как собственные дети. С каждой новой главой они взрослели и учились, проживая придуманную для них Михаилом жизнь. Но неизменно наступал момент, когда они, как и настоящие дети, вырастали из детской обуви и, превратившись в подростков, говорили свое первое «нет» их Создателю.

Блокнот лежит на краю стола. На последней исписанной странице лишь одна единственная фраза. Незнакомый убористый почерк. Ровные ряды крохотных букв. У «д» пафосный хвостик, «з» похожа на сидящего на ветке павлина. Фраза повторяется десятки раз: Правда в том, что нет не только согнутой ложки, нет ни того, кто ее согнул, ни того, кто за этим наблюдает.

Легкое дуновение, доносящееся сквозь приоткрытую дверь балкона, становится похоже на горячий шершавый язык собаки. Оно лижет шею и дышит под ухо. Михаил смахивает капли пота. День обещает быть жарким. Внизу, у бассейна, персонал гостиницы гремит посудой. Жаркий воздух наполняют дразнящие запахи кофе и жареной колбасы.

– Свет. – Он выключает планшет. – Может спустимся в ресторан?

Светлана бормочет во сне и еще сильнее натягивает на голову одеяло. Из-под него показываются ноги, и Михаил удивляется тому, насколько идеально она загорела. Это несколько неожиданно. Обычно загар брал ее бледную кожу с огромным трудом. Она даже шутила, что у нее на юге есть два состояния – зеленое и красное.

Пара пяточек трется друг о друга. Стройные идеальные ножки, смуглая гладкая кожа, лодыжка именно такого размера, чтобы ее легко мог обхватить любящий мужчина.

– Милая, – обращается он к жене, и та отвечает нечленораздельным мычанием.

Звуки, до этого наполнявшие утро, отдаляются, сливаясь с тихим шелестом моря, превращаются в пульсирующий и невнятный гул. Его будто накрыла волна, и неумолимое отбойное течение отнесло его от берега. Над ним многометровая толща воды и неясные размытые образы.

– Где твой шрам?

В прошлом году в крохотной речушке, что стремительным потоком несла студеную воду среди сопок на Кекурском мысе жена ободрала пятку об острый край раскрошившегося камня. Рана заживала долго, а позже на ее месте остался длинный багровый рубец. В то же время пятки, высунувшиеся из-под одеяла, совершенны. Ровные, без мозолей, натоптышей и мелких сосудистых сеток. Это пятки младенца, а не пятки его жены – любительницы походов и приключений.

Вновь возвращается беспокойство, оставшееся от пережитого во сне кошмара. Похожее на зудящий комариный укус, оно ждало, когда на него обратят внимание, и теперь назойливо требует большего – провести по нему пальцем, ковырнуть ногтем или лезвием бритвы, – и обещая мгновенное облегчение.

Михаил неожиданно для себя понимает, что не может с уверенностью сказать, спит ли он или уже проснулся. Щиплет предплечье, с удовлетворением отмечая, как боль проясняет сознание. Два вдавленных полумесяца медленно багровеют, превращаясь в скобки, между которых заключена какая-то тайна.

Призрачное дуновение, приносившее в гостиничный номер запахи моря, плавящегося асфальта и кофе – жаркое дыхание лета, крепкими удушающими объятиями выдавливавшее из тела капли пота – стихает, словно кто-то невидимый отвел от него пылающую руку. А в следующий момент уже другие – ледяные – пальцы игриво гладят лицо, дают легкую пощечину и взъерошивают короткостриженые волосы на затылке.

Когда Михаил был ребенком, страшные сны вроде пережитого ночью, снились ему часто. Просыпаясь, он больше всего боялся, что ночной кошмар каким-то образом сможет преодолеть границы сна и вторгнуться в уютную, безопасную реальность, где все просто и понятно, где светит солнце, где есть любящая мать и всегда готовый прийти на помощь отец.

Несколько раз бывало так: ему кажется, что он проснулся, он встает с кровати, надевает тапочки и, протирая слипшиеся глаза, бредет на кухню, ожидая встретить на ней родителей. Но их нет ни там, ни в спальне, ни где-либо еще в квартире. Первоначальный интерес сменяется удивлением, удивление превращается в страх, и по монолитным стенам реальности, до этого выглядевшим устойчивыми и надежными, бегут первые ломаные линии трещин. Их сеть разрастается, стены крошатся, осыпаются, и на мальчика вновь набрасываются чудовища, преследовавшие его в сновидении.

Он подходит к кровати и замирает, вытянув руку. Стоит, не решаясь сдернуть одеяло с женщины, скрывающейся под ним.