Реестр убийцы

— Тут по переулку, как раз перед вами, проехал кто-то на мотоцикле, — говорит Булл.

Скарпетта выпрямляется, смотрит на него.

— Марино?

— Нет, мэм, не он. Я стоял на лестнице, подрезал мушмулу и видел его сверху, а он меня не видел. Может, и ничего. — Щелкают ножницы, веточки падают на землю. — Вы скажите, если вас кто-то беспокоит, — мне бы надо знать.

— И что он делал?

— Проехал до середины переулка, постоял, потом развернулся и поехал назад. На голове вроде бы косынка, то ли оранжевая, то ли желтая — сверху толком не разобрать. А вот мотоцикл плохой, дребезжал да трещал. Если мне надо что-то знать, вы скажите. Я буду присматривать.

— А раньше вы его здесь видели?

— Мотоцикл бы узнал.

Скарпетта вспоминает, что говорил Марино. Какой-то байкер угрожал ему на парковке, обещал ей неприятности, если она не уедет из города. И кто же так торопится довести до нее это послание? Из головы не выходит местный коронер.

— Вы хорошо знаете коронера, Генри Холлингса?

— После войны у семьи остался только похоронный бизнес. Тот громадный домина за высокой стеной неподалеку отсюда, на Кэлхаун-стрит. Не хотелось бы думать, что вас кто-то беспокоит. Соседка вот точно любопытная.

Миссис Гримболл как раз выглядывает из окна.

— Наблюдает за мной, как ястреб. Есть в ней, с позволения сказать, что-то недоброе. По-моему, ей нравится вредить людям.

Скарпетта возвращается к работе. На анютиных глазках завелась какая-то болезнь. Она обращается к Буллу.

— Дрянь дело, — говорит он. Звучит пророчески.

Она продолжает осмотр и наконец приходит к выводу:

— Улитки.

— Можно попробовать пиво, — предлагает Булл, щелкая ножницами. — Выставьте несколько блюдечек после наступления темноты. Они сползутся, напьются и утонут.

— А потом на пиво сползутся остальные, так что их станет только больше. Не топить же всех.

С дуба падают сухие ветки.

— Видел там помет от енота. — Булл указывает секатором. — Может, это они цветочки объедают.

— Еноты, белки… Что с ними сделаешь.

— Сделать-то можно, да вы же не хотите. Не любите убивать. Интересно, да, учитывая, чем вам приходится заниматься. Казалось бы, уж вас-то это трогать не должно.

— Зато все, что я делаю, похоже, трогает других.

— Ага. Так всегда бывает, когда человек слишком много знает. Вон те гортензии, что за вами. Натыкайте в землю ржавых гвоздей, и цветочки будут голубее.

— Можно сульфата магния добавить.

— Про такое не слыхал.

Скарпетта рассматривает через лупу заднюю поверхность листа камелии и замечает белые чешуйки.

— Придется обрезать, здесь все заражено. И прежде чем продолжать, надо провести дезинфекцию. Неплохо бы филопатолога пригласить.

— Ага. Растения болеют, как и люди.

С веток дуба, на котором он работает, неожиданно взлетают вороны.

Мэдлиз застывает на месте, как та женщина из Библии, которая не слушала, что велит Господь, и Он превратил ее в соляной столб. Она нарушила заповедь, преступила черту закона.

— Есть кто-нибудь?

Набравшись смелости, Мэдлиз выходит из прачечной в кухню и снова останавливается, не зная, что делать. Ей страшно, так страшно, как еще никогда в жизни, и страх требует повернуться и бежать. Бежать со всех ног. Оглядываясь испуганно, она чувствует себя вором. Что, если ее поймают, сейчас или потом, и отправят в тюрьму?

Надо уходить, убираться. Немедленно. По спине проходит холодок, волосы шевелятся на затылке.

— Эй! Есть кто-нибудь? — снова и снова спрашивает она.

Если никого нет, почему открыта дверь? Если никого нет, почему на гриле мясо? Ощущение, что за ней следят, все сильнее, и она идет дальше, понимая, что не должна, что нужно убираться, бежать, возвращаться к Эшли. У нее нет никакого права находиться здесь, но любопытство пересиливает страх. Она никогда не бывала в таком доме и не может понять, почему никто не откликается.

Мэдлиз проходит под аркой и попадает в просторную гостиную. На полу из красивого голубого камня уложены роскошные восточные ковры, вверху открытые потолочные балки, у стены камин, в котором можно зажарить целую свинью. Над стеклянной стеной с видом на океан широкий экран. В полосе света от работающего прожектора кружатся пылинки, экран включен, но ни изображения, ни звука нет. Она в недоумении смотрит на широкий кожаный диван — на нем аккуратно сложенная одежда: темные брюки, темная футболка, мужские трусы. На большом стеклянном столике пачки сигарет, аптечные пузырьки, почти пустая бутылка водки «Грей гуз».

Может быть, хозяин — скорее всего мужчина — крепко выпил, а потом ему стало плохо? Тогда понятно, почему бассет оказался на улице. Кто-то был здесь еще совсем недавно, рассуждает Мэдлиз. Пил. Потом отправился жарить мясо и… исчез. Сердце колотится, и ощущение, что за ней наблюдают, никак не проходит. Господи, как же здесь холодно!

— Эй! Кто-нибудь есть? — хрипло, чуть ли не шепотом спрашивает она.

Ноги как будто несут ее сами, в глазах — благоговение, в крови электричеством гудит страх. Нужно уходить. Она в чужом ломе. Как вор. Это незаконное вторжение. Именно такое ей предъявят обвинение. Она начинает паниковать, но ноги не слушают и несут ее дальше, из комнаты в комнату.