Глава 5. «Все мы вышли из гоголевской шинели» (Образ Гоголя на страницах русской прозы XX века)
Эту крылатую фразу приписывают Ф.М. Достоевскому. Действительно, вся русская литература второй половины XIX века так или иначе испытывала на себе влияние Н.В. Гоголя. В XX веке, особенно в 20-30-е годы, русские писатели опять начали испытывать к фигуре Гоголя острый интерес. Интерес к Гоголю возник еще в начале века и даже на рубеже веков.
Первый, кто вернул Гоголя публике, вырвав его из забвения, был В.В. Розанов. Образ Гоголя, принесшего вред России и явившийся соблазном для многих поколений читателей, образ уродливый и непривлекательный встает со страниц произведений Розанова. Такой образ делается предтечей образа Гоголя в XX веке. В статье «Пушкин и Гоголь» (впервые опубликована под названием «Несколько слов о Гоголе» в журнале «Московские ведомости» за 15 февраля 1891 г., № 46)[217] Розанов определяет язык Гоголя как
Розанов называет стилистику Гоголя «мозаикой», а персонажей «крошечными восковыми фигурками, но все они делают так искусно свои гримасы, что мы долго подозревали, уж не шевелятся ли они». [219]
В статье о гоголевской «Шинели» «Как произошел тип Акакия Акакиевича», опубликованной в журнале «Русский вестник» (№ 3, 1894)[220], Розанов отмечает две, по его мнению, основных черты художественной манеры Гоголя: 1) «сужение и принижение человека» и 2) «его бесконечный лиризм, оторванный, как и прочее, от связи с действительностью», лиризм, который очаровывает и «влечет к себе наше сердце, зовет к себе будущее».[221]
Розанов противопоставляет Пушкина Гоголю. Если Пушкин «как бы символ жизни: он весь в движении, и от этого-то так разнообразно его творчество». Вот почему Пушкин, по мнению Розанова, тяготеет к «индивидууму в лицах», а не к «общим типам»[222]. Гоголь, в противоположность Пушкину, обобщает, типизирует человека. Тот под пером Гоголя выглядит застывшим, созданным на веки веков, точно мумия. Розанов называет выведенные Гоголем персонажи «мертвецами». Гоголь, по Розанову, «движется только в двух направлениях: напряженной и беспредметной лирики, уходящей ввысь, и иронии, обращенной ко всему, что лежит внизу»[223].
«Гоголь есть родоначальник иронического настроения в нашем обществе и литературе»[224], – пишет Розанов. Другими словами, отрицательное направление Гоголя, или сатира, как мы привыкли говорить, порождена лиризмом, точнее сказать, особенной, из ряда вон выходящей религиозностью Гоголя. В этом ключе Розанов оценивает личную биографическую судьбу Гоголя как человека, не совладавшего со своим гением. Смех Гоголя, по словам Розанова, «не есть живой смех», его мир «мы рассматриваем как бы в увеличительное стекло, многому в нем удивляемся, всему смеемся, виденного не забываем; но никогда ни с кем из виденного не имеем ничего общего, связующего…»[225]
Ирония Гоголя убивает его самого. Если бы был жив другой гений – Пушкин, – то он мог бы, как считает Розанов, уравновесить гений Гоголя. Пушкин способен был бы поддержать и сохранить Гоголя-человека. Вот почему, по Розанову, так сокрушался и горевал Гоголь по поводу смерти Пушкина[226].
Трагедия Гоголя, согласно Розанову, включая акт сожжения 2-го тома «Мертвых душ» и смерть, похожую на самоубийство, заключается в том, что он осознал свой гений «для людей и будущего» и понял, что его творчество может принести людям вред. Розанов пишет со смешанным чувством восхищения и ужаса, подчеркивая это свое чувство курсивом: «Гоголь
Эта концепция личности Гоголя, заявленная Розановым на рубеже веков[228], разумеется, не могла пройти мимо М.А. Булгакова. Конечно, он не мог согласиться с такими эпитетами Розанова о Гоголе, как его «восковой язык», «герои-мертвецы». Для Булгакова персонажи Гоголя были живыми и наполняли Москву 20-30-х годов в изобилии. Но по части угадывания причин смерти Гоголя Розанов – явно предшественник Булгакова.
В начале XX века Д.С. Мережковский написал книгу «Гоголь и чёрт», в которой выразил, по его мнению, главный комплекс Гоголя – художника и человека. Этот комплекс был связан с фигурой дьявола, чёрта, мучившего воображение Гоголя. С чёртом он всю жизнь вел изнурительную борьбу, хотя на поверку эта была борьба с самим собой – в определенном смысле раздвоение личности на праведного и грешного Гоголя.