Рефераты для дурёхи

В Магдалене Вермерен Тонио Крёгер обнаруживает «дух», который есть и в нем самом и который заставляет его встать на путь искусства, в то время как в Гансе Гансене и в Ингеморе Хольм он наблюдает и приветствует «жизнь», как раз то самое, чего лишен он сам в качестве художника, то есть созерцателя и стороннего наблюдателя жизни и людей. Здесь Томас Манн отражает странный парадокс, сводящийся к тому, что художник пишет и творит для одних (в случае с Тонио Крёгером он творит для Ганса Гансена и для Инге), а его публикой становятся другие – страдающие, как и он, неуверенные в себе, робкие и чувствительные. Одним словом, его публика – это множество Магдален Вермерен мужского и женского пола. Для решительных, жизнерадостных Ганса и Инге творчество Тонио и его устремления к «духу» абсолютно, ничего не значит. Ведь они и так живут полнокровной «жизнью», счастливой и радостной, им и так всего хватает. Зачем им в таком случае нужна еще литература?

Антиподом Тонио Крёгера является также Лизавета Ивановна – художница, которая спорит с рафинированными теориями Тонио. Она живая, из плоти и крови, ее руки измазаны краской. Для нее искусство несет совершенно иной смысл, нежели для Тонио Крёгера. Она полемизирвет с ним: «По-вашему, выходит, что целительное, освящающее воздействие литературы, преодоление страстей посредством познания и слова, литература как путь ко всепониманию, ко всепрощению и любви, что спасительная власть языка, дух писателя как высшее проявление человеческого духа вообще, литератор как совершенный человек, как святой – только фикция, что так смотреть на вещи – значит смотреть на них недостаточно пристально?»

Лизавета Ивановна требуется Тонио Крёгеру в качестве отрезвляющего начала, не кривого зеркала, смещающего все нравственные ориентиры добра и зла, а, напротив, кристально чистого зеркала, устраняющего демонические гримасы и этические перекосы декадентской психологии Тонио Крёгера. Не случайно ей пишет Тонио Крёгер, и именно Лизавета Ивановна называет его «бюргером», то есть воссоединяет две половины его мятущейся души: «дух» (художественное творчество, острое, холодное, словно разреженный воздух, одинокое, чуждое обыденности) и «жизнь» (тягу к бюргерскому уюту и добропорядочности).

2). Что значит для Томаса Манна в данной новелле категория «жизни» и «духа»?

В споре с Лизаветой Ивановной Тонио Крёгер формулирует и разводит эти категории как противоположные. В новелле есть сцена, которая символически противопоставляет искусство (его синонимом как раз и будет «дух») и «жизнь». Смазливый офицерик в светском обществе, куда попадает Тонио Крёгер, – этот красивый офицерик, красотой которого все любуются, ни с того ни с сего публично читает свои стишки, полагая, будто может с разгону вломиться в святилище духа, но он попадает не по адресу, потому что пребывает в плену у «жизни» и, стало быть, «дух» ему противопоказан. Ведь, как считает Тонио Крёгер, жизнь мешает искусству, например одним из частных проявлений жизни будет весна, когда кровь бурлит в жилах и не дает полноценно работать, потому что и художнику временами вместе с обывателями хочется жить. Так, утверждает Тонио Крёгер, страсть, чтобы представить ее на суд читателя, следует заморозить; если с пылу с жару описать чувство, которым действительно живет художник, то читатель брезгливо поморщится и не воспримет это чувство. Об этом же парадоксе писал в свое время Оскар Уайльд в «Портрете Дориана Грея», когда Сибила Вэйн, в которую Дориан Грей влюбляется, вдохновенно играла на сцене любовное чувство Джульетты и других шекспировских героинь, но сама и не думала любить.

Чувство, представленное ею в сценических образах, было великолепно и художественно, когда же она сама по-настоящему влюбилась в Дориана Грея, то больше не смогла играть чувство любви, так как жила любовью, то есть превратилась в заурядную, бездарную актрису, завывающую и рвущую на себе волосы от страсти. О том же писал и Пушкин, замечая, что он не может писать, когда любит, так как он всецело поглощен собственной страстью. Вдохновение приходило к нему после исчезновения любви: «любовь ушла – явилась Муза».

Тонио Крёгер говорит Лизавете Ивановне об этом парадоксе, противопоставляя искусство (дух) и жизнь: «Я люблю жизнь, – это признание. (…) Нет, нам, необычным людям, жизнь представляется не необычностью, не призраком кровавого величия и дикой красоты, а известной противоположностью искусству и духу; нормальное, добропорядочное, милое – жизнь во всей ее соблазнительной банальности – вот царство, по которому мы тоскуем. Поверьте, дорогая, тот не художник, кто только и мечтает, только и жаждет рафинированного, эксцентрического, демонического, кто не знает тоски по наивному, простодушному, живому, по малой толике дружбы, преданности, доверчивости, по человеческому счастью, – тайной и жгучей тоски, Лизавета, по блаженству обыденности!»