Рефлекс змеи

Он направился было к двери, но прежде ее открыл какой-то мужчина в пластиковом фартуке и с деревянной ложкой в вялой руке. Он был гораздо моложе Джеймса, явный гомик – тут уж ошибиться было невозможно.

– О, привет, милый, – сказал он, увидев меня. – Останешься на ужин?

– Он уходит, – резко сказал Джеймс. – Он не… м-м-м…

Они оба отошли в сторону, чтобы дать мне дорогу, и, выходя, я спросил человека в фартуке:

– Вы встречались с миссис Нор, когда она приезжала сюда?

– Конечно, дорогой, – печально ответил он, однако я заметил, как Джеймс Нор отчаянно мотает головой, чтобы тот заткнулся. Я нерешительно улыбнулся куда-то в пространство между ними и пошел к передней двери.

– Удачи я вам не пожелаю, – сказал Джеймс. – Эта мерзавка Каролина наплодила ублюдков. Я никогда не любил ее.

– Вы помните ее?

– Всегда смеялась надо мной и все время выставляла меня дураком. Я был рад, когда она уехала.

Я кивнул и открыл дверь.

– Подождите, – внезапно сказал он.

Он подошел ко мне, и я понял, что у него в голове зародилась какая-то приятная для него идея.

– Вам-то мать, конечно же, никогда ничего не оставит, – начал он.

– Почему бы и нет? – спросил я.

Он нахмурился.

– Когда Каролина забеременела, это было чудовищной трагедией, разве не так? Сцены были ужасные. Крику было! Я это помню… но никто мне не объяснял. Я знаю только, что все изменилось из-за вас. Каролина уехала, и мать стала злобной старой каргой, и я, прежде чем уехал, провел столько ужасных лет в ее огромном доме… Она ненавидела вас. Знаете, как она вас называла? Гадкий Каролинин эмбрион, вот как. Вонючий Каролинин эмбрион.

Он выжидательно уставился на меня, но я, честно говоря, ничего не ощущал. Ненависть этой старухи уже много лет не трогала меня.

– Я все же выделю вам кое-какие деньги, – сказал он, – если вы докажете, что Аманда мертва.

В субботу утром мне позвонил Джереми Фолк.

– Вы будете дома завтра? – спросил он.

– Да, но…

– Ладно. Я заскочу. – Он положил трубку, не дав мне возможности сказать ему, что я не желаю его видеть. Я подумал, что это еще прогресс, что он вообще предупредил о своем посещении, а не просто заявился.

Также в субботу я наткнулся на почте на Барта Андерфилда и вместо того, чтобы, как обычно, обменяться с ним дежурным «доброе утро», задал ему вопрос:

– Где сейчас Элджин Йаксли, Барт?

– В Гонконге, – ответил он. – А почему ты спрашиваешь?

– На праздники поехал? – сказал я.

– Нет, конечно же. Он там живет.

– Но ведь он сейчас здесь, разве не так?

– Нет. Он бы сказал мне.

– Но он должен быть здесь, – настаивал я.

– Почему? – раздраженно сказал Барт. – Его тут нет. Он работает в агентстве по торговле чистокровными лошадьми, и свободного времени у него не так много. А тебе-то что?

– Я просто подумал… я его видел.

– Ты не мог его видеть. Когда?

– Ну… на прошлой неделе. Позавчера неделя стукнула.

– Ну, так ты ошибся, – торжествующе сказал Барт. – Это же был день похорон Джорджа Миллеса, и Элджин прислал мне телеграмму… – Он помедлил, блеснув глазами, но продолжил: – …И телеграмма была из Гонконга.

– Телеграмму с соболезнованиями, да?

– Джордж Миллес, – злобно сказал Барт, – был сволочью.

– Так ты, значит, не ходил на похороны?

– Ты что, спятил? Я плюнул на его гроб!

– Он что, заловил тебя в камеру, а, Барт?

Глаза его сузились, и он не ответил.

– Ладно, – сказал я, пожав плечами. – Думаю, не ошибусь, если скажу, что много кто облегченно вздохнул, когда он погиб.

– Скорее, пали на колени и возблагодарили бога.

– А ты не слышал сейчас ничего об этом парне, который застрелил лошадей Элджина? Как там его… Теренс О'Три?

– Все еще в тюряге, – сказал Барт.

– Но, – сказал я, считая по пальцам, – март, апрель, май… он уже должен выйти.

– Он потерял право на досрочное освобождение, – сказал Барт. – Он ударил охранника.

– Откуда ты знаешь? – с любопытством спросил я.

– Я… в общем, слышал. – Внезапно разговор ему надоел, и он начал бочком-бочком пробираться к выходу.

– А ты слышал, что дом Джорджа Миллеса сгорел? – сказал я.

Он кивнул:

– Конечно. Слышал на скачках.

– И о том, что это поджог?

Он так и замер на ходу.

– Поджог? – изумленно спросил он. – Зачем кому-то… Ох! – Тут он вдруг понял зачем. Я подумал, что вряд ли он изобразил это изумленное восклицание.

Он не знал.

Элджин Йаксли был в Гонконге. Теренс О'Три сидел в тюрьме, так что ни они, ни Барт Андерфилд не совершали ограбления, не били женщину и не поджигали дома.

Все простые объяснения оказались неверными.

«Я слишком быстро сделал вывод», – с раскаянием подумал я.

Только потому, что я не любил Джорджа Миллеса, я с такой готовностью поверил в то, что он нечист на руку. Он сделал этот обвиняющий снимок, но ведь ничем нельзя было доказать, что он им воспользовался, за исключением того, что Элджин Йаксли стал работать за плату в Гонконге, вместо того чтобы вложить страховые деньги снова в скачки. Любой имеет право это сделать. От этого преступниками не становятся.