Реформатор

«Я слушал внимательно, – пишет Микоян, – удивленный таким поворотом дела, и спросил: “А как Маленков?” Хрущев ответил, что Маленков на его стороне. Я с трудом ему поверил, – продолжает Анастас Иванович, – Маленков – игрушка в руках Берии, фактическая власть не у Маленкова, а у Берии, то как же Хрущев его переагитировал?»

Микоян согласился с освобождением Берии с поста руководителя госбезопасности, из заместителей главы правительства и поинтересовался: «Что вы хотите с ним делать дальше?» – «Назначим его министром нефтяной промышленности», – ответил Хрущев.

«Я одобрил это предложение, – продолжает развивать свою версию разговора Микоян, правда, добавил, в нефти он мало понимает, но организатор, как показала война и послевоенный период, хороший. В коллективном руководстве он сможет быть полезным. Что касается перевода Берии в нефтяную промышленность, то, скорее всего, Хрущев сказал мне это нарочно», – предполагает Анастас Иванович¹⁵³.И правильно предполагает. Слова Микояна о полезности Берии в будущем коллективном руководстве отца просто перепугали. Но дело сделано, оставалось дожидаться начала заседания Президиума ЦК.

По приезде в Кремль Микоян один зашел к себе в кабинет, отец занервничал: а что если Микоян сейчас снимет трубку и позвонит Берии? Не позвонил. Я не стану пересказывать, как арестовывали Берию, так же, как не пересказывал все перипетии разговоров отца с членами Президиума ЦК при подготовке акции. Я там не присутствовал, а о тех драматических днях и часах написано все, что возможно, как участниками событий, так и теми, кого там и близко не было. Мне добавить нечего. Наиболее достоверным я считаю рассказ отца, он повторял его многократно и единообразно, и, что особенно ценно, по горячим следам, когда все еще было свежо в памяти. Остальные свидетели и не-свидетели описывали происходившее спустя почти полвека. За десятилетия в памяти многое искажается и одновременно подстраивается под современное, «правильное» толкование прошлого. Скажу только, что все произошло на удивление спокойно и буднично. Никто за Берию не вступился. Его отвезли сначала в Московскую гарнизонную гауптвахту, а оттуда – в штабной бункер Москаленко, где соорудили нечто вроде временной тюрьмы. Москвичи среагировали на еще не объявленный официально арест Берии своеобразно, решили, что грядет грабительский обмен денег, как в 1947 году, десять к одному или того похуже. Началась паника.

«Ни к одной сберкассе нет доступа, – записал в дневнике писатель Корней Чуковский. – Хотел получить пенсию, не смог, на телеграфе в очереди к сберкассе пять тысяч человек. Закупают всё – ковры, хомуты, горшки. Исчезло серебро. В магазине роялей возмущаются: “Что за черт, не дают в одни руки три концертных рояля”. В метро и трамваях придерживают сдачу. Столица охвачена безумием, как перед концом света»¹⁵⁴.

28 июня министр финансов Зверев в «Правде» увещевал читателей, что менять деньги никто не собирается. Ему, естественно, не поверили, но деньги остались прежними, и паника постепенно улеглась.

В июле 1953 года собрали Пленум ЦК. На нем присутствующие дали волю своим чувствам. Особенно честили Берию военные, и первый среди них – Жуков. Через полгода, в декабре, Берию и его ближайших подручных судили по Указу от 1934 года, принятому после убийства Сергея Мироновича Кирова и вводившему ускоренное и до предела упрощенное судопроизводство. Официальные обвинения тоже предъявили, следуя сталинско-бериевскому трафарету. Берии вменили в вину мыслимые и немыслимые грехи, вплоть до шпионажа в пользу Англии. В признании Берии английским шпионом скрывается горькая ирония. В хорошем настроении Лаврентий Павлович любил рассказывать байку, как в августе 1941 года Сталин вдруг заинтересовался: «Где генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков?»¹⁵⁵

– Сидит, – улыбнулся Берия. – Признался, что шпионил на Англию.

– Какой он шпион? – показушно возмутился Сталин. – Война идет, а он сидит. Мог бы фронтом командовать. Вызовите Мерецкова и поговорите с ним.

Измордованного и униженного Мерецкова привезли на Лубянку, привели в кабинет Берии. Берия любезно предложил генералу не стул для допросов, а кожаное кресло. Тот покорно сел и уставился в пол.

– Мерецков, какие глупости ты написал, – с садистской веселостью завел разговор Берия. – Какой ты шпион? Ты честный человек.

– Я все сказал, – не поднимая глаз отвечал генерал. – Я собственноручно написал: «Я английский шпион». Зачем вы меня снова допрашиваете?

От этого разговора Мерецков не ожидал ничего хорошего: что-то у них тут поменялось, жди новых зуботычин и пыток. Он решил стоять на своем.

– Это не допрос, – потешался Берия. – Ты не шпион. Ступай в камеру, посиди, подумай, поспи. Я тебя еще вызову.

«На второй день я снова вызвал Мерецкова, – рассказывал Берия. – Спрашиваю его: “Ну как, подумал?” Он стал плакать, признался наконец, что он не английский шпион. Его выпустили, одели в генеральскую форму и отправили командовать фронтом в Ленинград».