Реформатор

Ждать выхода великого князя пришлось недолго. Тот появился из широкой двери сбоку от трона. Эдакого огромного и жутко неудобного кресла с затейливой резьбой. Остальные участники расселись на лавках по старшинству. Ну очень похоже на то, как изображали боярскую думу в фильмах. Разве только высокие бобровые шапки отсутствуют. Зато богатые, расшитые золотом длиннополые кафтаны — вот они. Таскать на себе такую тяжесть никакого желания.

Михаил предпочитает легкий кафтан до колен. На грани приличий, между прочим. Но ему никому и ничего доказывать не нужно. В Пограничном все и так знают, кто он, да и мода там серьезно отличается от остальной Руси. У них все больше в чести удобство, а не выпячивание своего достатка. А в Киеве его и знать-то никто не знает. Но справедливости ради по виду его понять нетрудно, что лучше проявить вежество. На то указывает и дорогая ткань, и мурмолка с соболиной оторочкой.

Владимир, кстати, тоже обрядился так, что доспехи весят меньше. Положение обязывает. Романов его даже пожалел. Ну да чего уж, кто на что учился. Подниматься, приветствуя вошедшего, никто не стал. Все они тут родня и, считай, ровня.

А вот дядьки и Михаил очень даже поднялись и вновь опустились на скамьи только после того, как князь воссел на трон. Хотя и без особого на то приглашения. Византийский церемониал до Руси еще не дошел.

— Родичи, собрал я вас, потому что жить и далее, как мы жили допрежь, мочи более нету. Мало нам грозят вороги с заката, полдня, полуночи и восхода, так и мы еще про меж собой грыземся да землю разоряем. А паче того, иные не усердствуют в том, чтобы земля в их руках процветала, а народ благоденствовал, потому как знает, что век его на том столе недолог и заботы те зряшние. Потому как оно всегда ладком выходит, когда заботу имеешь о своем и то свое оставить сумеешь детям.

— К чему ты клонишь? — произнес Давыд Святославич, самый старший из присутствующих.

— К тому, брат, что пришла пора нам менять старые устои и меняться сообразно с изменяющимся временем. Я так думаю, родичи, что отныне каждый должен держать отчину свою. Править в ней на благо свое и народа. И жить нам нужно дружно, уважая земли друг друга. А кто посмеет возжелать чужого, так все как один встанем на защиту обиженного и накажем обидчика…

Говорил Мономах долго и вдохновенно. После общего вступления пошла конкретика. Он перечислял, кому и какие земли достанутся. По сути, все оставались на своих местах и в прежних границах. Обделенными оставались разве только те, кто мог бы продвинуться по лествичному праву к более лакомому куску. Со смертью Олега усобицы не прекратились. Еще чего!

Михаил видел по лицам князей, что те имеют свои возражения. Вот только противопоставить пока ничего не могли. Во-первых, они были в гостях у великого князя, а он тут не только хозяин, но и сила.

Во-вторых, не больно-то воспротивишься, зная о том, что у князя под рукой более десяти тысяч обученного войска. Оно вроде и из лапотников собрал, да только успели те вои пару раз сходить в походы на половцев. Да о дружину князя Полоцкого зубки поточили. Так что многим это внушает уважение.

Однако Михаил уже сейчас мог сказать, кто в ближайшем будущем поднимется против воли великого князя, отстаивая свое исконное право. Понимает это и Мономах. Но ему, по сути, на это плевать. Вот сейчас он диктует свою волю. Хотя и заманил князей совершенно иными раскладами. Решение он продавит. Где своим авторитетом, где доминирующим положением. А там… Всяк, кто встанет против него, воспротивится общему решению. То есть даст Владимиру законное основание раздавить себя как гадину.

Впрочем, даже в этом случае не обошлось без споров. Рядились целых три дня, до хрипоты отстаивая свою правоту. Мономах пока не давил, словно стараясь прийти к соглашению. А как известно — в споре рождается истина. Вообще-то чушь собачья. В споре рождается только спор. И каждая из сторон еще больше утверждается в своей правоте. Потому что правда у каждого своя.

Вот Мономах свою и продавливал. Так, в Переяславле оставался его младший брат Ростислав. В Киеве он сам. Черниговское княжество отходило его второму сыну Изяславу. В Смоленске обосновывался третий — Святослав. На стол Новгородской земли садился старший, Мстислав. Таким образом все течение Славутича и торговый тракт вообще оказывались под контролем Владимира. А Романов еще сомневался по поводу линии семафора.

К исходу третьего дня, когда все умаялись, наконец решение было сформировано, и князья все же договорились. В чем Михаил уже откровенно сомневался. Но тут уж наверняка великий князь не дремал. Даром, что ли, Романов предоставил ему целую прорву серебра. Да и княжеская казна не пустая. Так что за пределами этого зала страсти кипели с не меньшим накалом.

Все это время Михаилу приходилось сидеть в углу, прикидываясь веником. Хорошо хоть на него никто не обращал внимания, и он мог себе позволить вести записи или рисовать портреты присутствующих.