Реформатор

А еще Никита подумал, что и тайна (истина) смерти вполне укладывается в уникальную формулу, где в каждое действие вмещаются два других. Взвешен, решил Никита, это когда окончательно расстался с жизнью, лежишь в гробу (или не в гробу, или не лежишь, но — однозначно — уже никогда не поднимешься и не пойдешь). Исчислен — это на Страшном Суде, где же еще? Разделен — когда душа отделена от тела и — одновременно опять (уже душа) взвешена: сколько в ней хорошего, а сколько плохого. Если хорошего больше — в один конец. Если плохого — в другой. А еще Никита подумал, что человек перманентно, в режиме non-stop взвешивается, исчисляется и разделяется, хотя и не замечает этого.

«Значит, ты полагаешь, — постарался как можно короче и яснее сформулировать вопрос Никита, — что национальная идея России в настоящее время — это смерть?»

«Если ты жаждешь однозначного ответа, то да, я считаю, что в настоящее время национальная идея России — это смерть. Но, видишь ли… — замялся Савва, — клиническая картина смазана, неоднозначна, противоречива, как… жизнь, поэтому не каждому дано видеть ее во всей непреложности. Наоборот, в силу собственных представлений все видят разное, а потому теряются. Кто-то — безвластие, пороки административно-территориального деления и управления, кто-то — всемирный масонский или олигархический заговор, кто-то — неправильную экономику, кто-то — информ- и политтехнологии, скотинящие народ, кто-то… еще что-то. Видишь ли, — вздохнул Савва, — чтобы поставить правильный диагноз, мало читать газеты и аналитические сводки. Надо повернуть глаза внутрь себя, и»…

«Все люди смертны, — возразил Никита. — Но это отнюдь не означает, что вокруг одна лишь смерть. Наоборот, всюду жизнь. Помнишь, так еще называется старая картина: каторжные ребята смотрят из зарешеченного вагона на голубей»…

«По-своему, — как бы не расслышал его Савва, — открывшийся пейзаж величествен, ибо в чем еще, как не в отвязанности от обыденной жизни, заключается полная, абсолютная свобода? Воистину, Россия сейчас самая свободная страна в мире! Ее можно уподобить человеку, задумавшему самоубийство, только вот еще окончательно не решившему, как его совершить: прямо, чтобы всем было ясно, или хитро, чтобы можно было свалить на печальное стечение обстоятельств, историческую предопределенность — почувствовал, что в России окончательно утвердился авторитаризм, и все, не захотел жить рабом, несчастный случай и так далее. Видишь ли, — неожиданно упавшим голосом продолжил Савва, и Никита понял, что Савва говорит не только о России, но и о себе, — мысленное приуготовление к смерти — это не столько действие, сколько процесс, иногда весьма и весьма растянутый во времени. Сначала кажется, что это игра, что в любой момент можно остановиться, вернуться, так сказать, на исходные позиции, к рутинному существованию. Человек сам толком не знает, задумал он самоубийство или не задумал, а если задумал, то что конкретно и вообще, задумал ли? Однако сам строй его мыслей, сама его жизнь, сами его представления уже (незаметно для него, а зачастую и для окружающих) меняются. Его уже не волнует: как стоят на полках книги, с какими людьми он выпивает, что с потолка сыплется штукатурка, а кран в ванной ссыт круглые сутки ржавой мочой, есть ли еда в холодильнике или там шаром покати, плевать он хотел на газеты и телевизионные новости, научные открытия, экспедицию на Марс, войну на Северном Кавказе, социальную несправедливость, ему до п… ремонт квартиры, приобретение нового дивана, а также, где он будет летом отдыхать, повысят или снизят зарплату, кто президент страны, какая экономическая программа у правительства. Он устремлен в иные пределы, всматривается в бездну, которая, как утверждал Ницше, в свою очередь всматривается в него, гонится за призраком, которого в конце концов настигает, одним словом, готовит себя к иной участи. Вот в каком состоянии пребывает нынче Россия. Причем, как общество в целом, так и каждая отдельная личность. Чтобы совершить самоубийство, — вздохнул Савва, — потребна гигантская воля, напряжение всех душевных и физических сил. Эта воля у России есть. И в то же время нет воли, чтобы противостоять ничтожным, случайным историческим — я имею в виду так называемые реформы — обстоятельствам. Что проще — прогнать воровскую сволочь или… уйти из жизни? Конечно, прогнать. Но мы уходим. Люди изъяты из привычного круга жизни и, подобно зернам, помещены между жерновами мирозданья»…