Реформатор

Никита как-то сразу поверил Савве, хотя ему и не выыпало случая убедиться в его правоте. Хотя однажды он увидел в метро на станции «Маяковская» летящую поверх голов сторублевку. Никита подпрыгнул. Сторублевка, естественно, не далась. Тут из туннеля выскочил поезд, и она, приобретя иную логику полета, буквально влепилась в морду нелегально провозимой двумя девчонками огромной черной собаки. Та хлопнула пастью и, похоже, даже не заметила, как проглотила купюру. А может, ей показалось, что это… бабочка.

«Впрочем, в плане денег иногда здесь у кого-то что-то и получается, — продолжил Савва. — Так обезьяна, усаженная за пишущую машинку, может, в принципе, напечатать одно-единственное слово правильно. В плане же личностно-бытийном это почти всегда неудача, катастрофа, откат на до- или постморальные отношения. В общем-то, — пошевелил в воздухе тонкими пальцами Савва, — сами по себе эти отношения не хороши и не плохи, вот только люди их исповедующие, почему-то долго не живут. Тут какая-то загадка, — задумчиво заметил Савва, — жизнь в режиме жертвоприношения, когда ты одновременно жрец и агнец, а также швец, жнец и на дуде игрец. Плохая, а главное, недолгая жизнь. У большинства утрачивающих сущность удел один — немота, переходящая в профнепригодность, точнее в душепрофнепригодность. Утрата без обретения. Обретение без конечной, в смысле, божественной, радости. Радость без души. Душа без… Бога. А без Бога, — подвел итог не только шестому часу, но вообще всему на свете Савва, — души нет. Значит, — тревожно посмотрел на Никиту, — что остается? Прямиком в ад! Вот так-то, — даже сам расстроился. — Человечек хочет срубить немного деньжат, а получается… прямиком в ад. Разве это справедливо?»

Внутри седьмого часа, на первый взгляд, царила идиллия. На скамейке сидели парень и девушка (аллегорические, как догадался Никита, жених и невеста), вроде бы держались за руки, но какими-то вялыми, безжизненными были их руки. И смотрели они не в глаза друг другу, а… ниже, гораздо ниже.

«Час автономии плоти, — с грустью произнес Савва. — Плоть заглотила столько суверенитета, что… в общем-то перестала быть плотью — вместилищем генофонда. Молодые люди более не влюбляются друг в друга как прежде, а если и влюбляются, то на короткое время и без намерения создать семью. Это очень горький, противный Господу час, — вздохнул Савва, — час нелюбви и отсутствующего, в принципе, духа. Час нерожденных, или рожденных без любви детей. Час ликвидации будущего, как класса. Ты же видишь, куда они смотрят. Прекрасное человеческое лицо, воспетое поэтами, запечатленное на тысячах нетленных холстов, а также в мраморе и бронзе, средоточие, дисплей и ретранслятор высоких чувств и благородных страстей более не является волшебным атласом, по которому влюбленные сверяют, торят свои маршруты к полюсу счастья. Теперь в роли этого атласа выступают… половые органы».

«Один из которых, как грабитель всегда в резиновой обезличивающей маске», — добавил Никита.

«Не говори, — хмыкнул Савва, — но мы-то с тобой не признаем масок! Я бы назвал этот час преддверием эпохи гомункулусов. Ведь давным-давно известно: как только люди перестают размножаться, их начинают замещать… гомункулусы.»

«Я знаю, — вздохнул Никита. От гомункулусов было не скрыться. Они настигали его везде. — Но ведь они… маленькие, светящиеся, и не могут надолго покидать свои реторты»…

«Ошибаешься, — страдальчески улыбнулся Савва. — Их цивилизация существенно продвинулась вперед со времени Средневековья. Теперь они внешне ничем не отличаются от людей, наоборот, даже красивее и совершеннее их».

«А как же тогда различать?» — встревожился Никита.

«А по неадекватной — нечеловеческой — реакции, — объяснил Савва. — Где нормальный человек стыдится, гомункулус гордится, где нормальный плачет, гомункулус смеется, где нормальный жалеет, гомункулус рассуждает о политической целесообразности и экономической реформе».

«Тогда нами уже давно правят гомункулусы», — загрустил Никита.

«В принципе, чтобы окончательно победить им осталось всего-ничего, — сказал Савва, — разладить машину воспроизведения людей».

«Что-то не получается, — возразил Никита. — Вон СПИД косит людей, а их все равно больше шести миллиардов».

«Разладить отнюдь не означает остановить, — ответил Савва, — напротив, можно заставить одни агрегаты работать на сверхповышенных оборотах, в других же, допустим, предельно снизить давление масла. Что происходит с машиной, мотором, когда внутри возникает противоречие? Машина, мотор стремительно, как банкнота на ветру, изнашивается, выходит из строя. Хорошо еще, если по-тихому, без взрыва. Гомункулусы, — внимательно посмотрел по сторонам Савва, как если бы эти губители человеческого племени были еще и невидимыми, — только того и ждут».