Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

В разговор вступает сановник по фамилии Планер, сторонник Бессонова: «Политическая экономия, милостивые государи, – наука; а патриотизм – религия. Вам нужно сделать выбор между тем и другим. Я – за патриотизм, я – за религию государственности…»[613] Современники полагали, что прототипом реакционера Планера был В.К. Плеве, бывший министр внутренних дел (1902–1904 годы) и один из наиболее серьезных противников Витте в правительстве[614].

Ишимов. Вы – патриоты, а я – космополит. Вы любите Россию, а я не люблю ее. Вы знаете историю, а я не знаю ее… Это не ново. Всякий раз, когда смелая рука русского реформатора заносит нож над отгнивающим органом русского быта, Россию обсыпает патриотизмом, как сыпью… ‹…› Я не признаю такого патриотизма, я не уважаю его… ‹…› Я презираю родной дом, родную грязь, презираю все, что вы называете специфически русским, а я – варварским. Русская самобытность… А по мне – это нищета, невежество, порок, дурной вкус и скверный запах. ‹…› Вы хотите разбудить в народе героизм; а я хочу содрать с него корку грязи, невежества, предрассудков…[615]

Вряд ли стоит искать в этой полемике прямые текстуальные совпадения с прениями в Государственном совете. Вероятнее всего, Колышко в публицистической форме изложил суть различных подходов к будущему России. С одной стороны – программа Витте, отстаивающего необходимость дальнейшего развития капитализма и некоторой либерализации российской жизни. С другой – точка зрения, наиболее явно выраженная иными видными сановниками, в том числе К.П. Победоносцевым, которые считали, что сила России – в ее самобытности, народном патриотизме, опоре на традиционные ценности.

Яростная идеологическая схватка завершается патриотической речью старейшего члена Комитета Реформ, князя Смольного, восклицающего: «Ради будущего России – помиритесь!»[616] В образе князя Смольного Колышко изобразил графа Д.М. Сольского, игравшего важную роль в реформах 1905–1906 годов[617]. В решительную минуту в Комитете появляется царский посланник князь Василий[618] и сообщает, что Ишимов пока остается у власти.

Рецензенты – как столичные, так и провинциальные – единодушно отмечали, что наибольший успех у публики имел самый публицистический, пятый акт – заседание Комитета Реформ. Рецензент журнала «Театр и искусство» заявлял: «Именно эти речи сильнее всего захватывали залу, прерывались аплодисментами и местами вызывали шиканье определенно настроенной публики»[619]. В издании Суворина писали: «Последний акт вообще отражает собою политические настроения очень современные. Они возникли давно и теперь только обострились и стали яснее благодаря свободе печати и Государственной думе»[620].

После увиденного на сцене публика в большинстве своем убедилась, что в пьесе изображен именно Витте. Кадетская «Речь» признавала, что «в судьбе и речах “большого человека” действительно много сходства с бывшим премьером»[621]. Автор «Большого человека» вспоминал:

В Малый театр бросился «весь Петербург». Первые ряды занимались сановниками. Из-за занавеса я подслушал их диалоги:

– Говорят – миллион.

– А мне говорили – двести тысяч.

– Эдакая реклама!

– И это в момент падения![622]

Вопрос о реакции Витте на пьесу очень важен. Известно, что напечатанный экземпляр пьесы хранился в его личной библиотеке[623]. К слову, еще из сочинений публициста в книжном собрании графа был лишь сборник «Маленькие мысли», составленный из газетных статей Колышко-Серенького в «Гражданине»[624]. Однако имелись ли на книге какие-либо пометки, сделанные Витте или Колышко, сказать нельзя, так как подлинник издания был утерян[625]. Ни в воспоминаниях, ни в письмах, которые мне удалось просмотреть, сам Сергей Юльевич о пьесе не упоминал. В переписке отставного сановника с его личным секретарем, Н.С. Помориным, также нет ни слова о «Большом человеке»[626]. Впрочем, Витте всегда старался не афишировать степень своего участия в инспирированных им статьях и разного рода пропагандистских мероприятиях. Поэтому само по себе молчание сановника не служит доказательством его непричастности к появлению пьесы.

Колышко в мемуарах неоднократно утверждал, что граф не имел к созданию «Большого человека» никакого отношения[627]. В одном из уже цитировавшихся писем 1908 года к Суворину, обсуждая пьесу и возможные трудности, связанные с ее будущей постановкой, автор прямо заявлял, что министр не только не причастен к появлению пьесы, но даже не знает о его, Колышко, замысле. Более того, драматург опасался реакции Витте на образ его супруги – главного женского персонажа: «Я не могу считаться с мнением об аналогии моей Иры с M-me В[итте]. И поэтому думаю, что и показывать моей пьесы В[итте] не следует [выделено в источнике. – Э.С.], ибо это подчеркнет ему, что я нахожу какое-то сходство, боюсь его и проч. Я сказал В[итте], что работаю над пьесой, где герой обладает чертами государственного деятеля типа В[итте]. Этим и ограничусь»[628].