Регина

Она устала до такой степени, что, глядя на её утомлённое лицо, Луи буквально на руках вынес её из дворца и до самого дома вёз в своём седле. Регина спала, укачанная плавным шагом коня и согретая объятиями брата, и потому их маленькая кавалькада ехала в полной тишине, только изредка перешёптывались мальчики-пажи да вполголоса разговаривали Робер и Филипп, то и дело предлагавшие Луи переложить почётную и весьма приятную обязанность заботиться о Регине на их надежные плечи. Они уже поняли, что с этого вечера малейший каприз юной графини будет приравнен для Бюсси к королевскому указу. Луи отмалчивался; закрыв глаза, он наслаждался счастьем держать в своих руках самую восхитительную из когда-либо виденных им женщин и старался не думать о том, что навсегда разделило их безнадёжнее самой глубокой пропасти и, в то же время, связало прочнее любой цепи.

Так на руках он принес спящую Регину в её спальню и перепоручил заботам Франсуазы.

Регину разбудила далеко за полночь выбравшаяся из-за облаков луна. Огромная, круглая и тревожная, она пристально смотрела в её окно. Серебристый вязкий свет её растекался по ковру, гобеленам, шёлку простыней; вот он просочился сквозь тончайшую вышивку балдахина и остановился на лице девушки. Регина поморщилась, недовольно вздохнула и открыла глаза: лунный свет наполнил их колдовским живым серебром. Хрустальной чистоты звуки вновь позвали мятежную душу её, отогнали прочь тихий сон, и вновь задрожало измученное сердце от знакомой тоски и звенящей боли. Слёзы, мерцая в свете луны, плескались в глазах, не смея сорваться с ресниц. Регина выскользнула из-под одеял, накинула на плечи кашемировый палантин и метнулась к окну: луна гнала её прочь из постели, прочь из комнаты, сводила её с ума. Но теперь она была не в каменном мешке монастыря — теперь она была дома, в надёжных и родных стенах. И она знала, где можно найти спасение от лунного безумия,

Босая, с рассыпавшимися по спине волосами она выбежала в коридор, осторожно отворила тяжёлую дубовую дверь напротив своей спальни и бесшумно проскользнула в просторную комнату — спальню Луи. Ночь была светлая, в камине ещё догорал огонь, и Регина остановилась на минуту, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам. До приезда Луи комната был закрыта и она в ней ни разу не была — это было своего рода протестом, выражением обиды на брата. Кто мог знать, что эта комната станет для неё храмом святее Реймсского собора? В неверном, дрожащем свете углей она рассмотрела два больших окна напротив двери, тяжёлые, небрежно отдернутые портьеры тёмно-красного бархата, гобелены со сценами охоты на стенах, развешанные тут же шпаги, кинжалы, мечи; на бюро из красного дерева — раскрытые книги, листы бумаги, перья, чернила, тут же недопитый бокал вина и остывшая еда на золотом блюде. Одежда в беспорядке свалена на кресло. На каминной полке — вино, книги, флакон духов, на туалетном столике — вынутая из ножен тяжёлая шпага. У восточной стены стояла широкая кровать резного дерева с золотыми инкрустациями и балдахином из мерцающей густо-винным оттенком парчи. На ней, среди сбившихся простыней и разбросанных подушек, разметался во сне Луи.

Регина шагнула к кровати, споткнулась о валявшиеся сапоги брата, ушибла ногу и шёпотом выругалась. Тихо-тихо, чтобы не потревожить его сон, она подошла к его постели и села на краешек, залюбовавшись этим спящим полубогом.

Ты спишь, а я оберегаю Твой сон, безмятежность Твоей красоты, робкий румянец Твоего бледного лица. Лунный свет омывает серебряной водой Твой ясный лоб, и тонкие веки, и подбородок с трогательной, так любимой мною ямочкой, и плечи. Стрельчатые тени Твоих густых ресниц, изгибу которых так завидовала Марго Наваррская, дрожат на матовой, почти прозрачной коже. Мой ветреный бог, даже Песнь Песней Соломона не в силах передать и сотой доли этой невероятной красоты. И нет на земле таких слов, которыми я могла бы сказать о том, как я Тебя люблю.

Моё дыхание несмело касается Твоих губ, тёмной родинки в углу рта. Тёплый шёлк Твоих каштановых кудрей струится сквозь мои пальцы, заставляя их замирать от нежности. Ты тихо спишь, утомлённый шумом и суетой дня, и разве кто-то узнает сейчас в Тебе неисправимого дуэлянта, грозу королевских миньонов и неверного луврского любовника? Сейчас Ты само воплощение спящей мечты, и только гордый рисунок упрямого рта, изгиб бровей и суровая морщинка на переносице напоминают о том, каким опасным и надменным Ты можешь быть. Но каким бы Ты ни был и каким бы Ты не стремился быть — я люблю Тебя любого.