Вернувшимся на Дальний Восток сахалинцам было предложено расселиться в Приамурье и Приморье. Оценивая результаты этого расселения, генерал-губернатор Приамурья признавал, что администрация с делом не справилась. Переселенческий отдел формально приписывал желающих к поселениям, не наделяя их при этом землей. Последующие ревизии показали, что менее пятой части всех приписанных обосновались на местах. По мысли генерал-губернатора, если бы сахалинцам выделили землю и дали кредит, то результаты могли бы быть более утешительными". Однако там, где кредиты выдавались, результаты оставались теми же. По имеющимся данным, из 318 сахалинцев, получивших кредиты, только 71 проживал по месту приписки. Большинство сахалинцев, получив в кредит от го до 300 рублей, покинули селения и отправились на поиски лучшей жизни100
.В последнее время в историографии началось переосмысление Русско-японской войны как первого глобального конфликта, который не только отразил в себе колониальные противоречия прошлого, но и стал предтечей мировых конфликтов XX века, своего рода «мировой войной номер ноль»101
. То же можно сказать и о роли Сахалина в Русско-японской войне: если потеря Сахалина стала логическим последствием противоречивой имперской политики на Дальнем Востоке, то эвакуация сахалинцев представляется своего рода «генеральной репетицией» принудительных переселений последующих лет. Несомненно, сахалинское население отличалось специфическими особенностями, которые во многом обусловили отношение к нему как русских, так и японских властей, но приемы и тактика военных мало изменились после 1905 года. Попытка провести четкие границы между группами населения, которые до войны представляли собой противоречивое целое, поставила японское и российское военное командование перед многочисленными проблемами во время эвакуации Сахалина и привела к многочисленным жертвам.Формированию сахалинского населения как амальгамы этничностей, конфессий и социальных групп во многом способствовала каторга. Практический подход тюремных властей к населению противоречил не только логике военных, но и модерному сознанию либерально настроенных профессионалов. По мнению последних, поощряя гибридизацию и размывание границ, каторга не только препятствовала «колонизации» Сахалина, но и тормозила его модернизацию. В «либеральной фантазии» будущее Сахалина было неразрывно связано с разработкой богатых ресурсов острова, что было возможно лишь при свободном движении труда и капитала, которое требовало создания полноправного населения102
. Казалось бы, после официальной отмены каторги в 1906 году103 ничто не мешало этой фантазии стать реальностью. Однако процветающей колонией Сахалин не стал ни до, ни после 1905 года, так как, потеряв надежду восстановить на острове каторгу, центральное правительство потеряло к острову всякий интерес.С отменой каторги в отношении центра к Сахалину возобновилась все та же противоречивая политика, когда, с одной стороны, Сахалин представлялся «островом сокровищ», а с другой – очень мало делалось для того, чтобы этими сокровищами воспользоваться. Несомненно, каторга тормозила развитие острова, но она же поддерживала постоянный интерес центра к тому, что делалось на периферии, а вместе с этим привлекала внимание более широких слоев населения. С отменой каторги связующее звено между имперским центром и колониальной периферией исчезло, и вместо экономического бума после 1905 года на острове обострились экономические и социальные проблемы104
. Население русской части острова практически не росло, хотя в марте 1908 года был принят закон о вольном заселении Сахалина. По сведениям нового военного губернатора Сахалина А.М. Валуева, прибывшего на русскую часть острова в октябре 1905 года, к концу года население русской половины составило всего 5500 человек (3359 взрослых и 2141 ребенок)105. К 1912 году население увеличилось всего лишь до 7567 человек, и это несмотря на то, что остров на некоторое время привлек к себе внимание П.А. Столыпина, который лично поручил новому губернатору Д. Д. Григорьеву «поднять Сахалин»106.