Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

И все же Словцов-историк не был так строг, как ему бы хотелось. Как и в предыдущих трудах, в «Историческом обозрении Сибири» много высокопарных рассуждений о том, в чем Словцов видел благотворный переход от не связанных друг с другом территорий к единому пространству под властью империи. В предисловии к первому тому он предлагал «охотникам до азиатских одежд и обычаев» отложить эту книгу, а остальным читателям «не ожидать от нас сказок об истории татарской»[253]. Заявляя, что его цель – «следить за русским устройством в Сибири», Словцов пояснял, что история Сибири «выходит из пелен самозабвения не ранее, как по падении ханской чалмы с головы Кучумовой»[254]. Хотя коренные народы Сибири вызывали у него любопытство и в тексте он мог выразить сочувствие им (например, описывая их «твердую встречу» с «духом ясака и грабежа»), но в нарративе о Сибири Словцов не отводит им места в качестве самостоятельного актора[255]. Рассуждая в целом о коренных народах Сибири, он характеризует их следующим образом: «Такая хаотическая смесь, если почтить татар исключением, смесь дикарей, существовавших звероловством и рыболовством, болтавших разными наречиями, следственно и принадлежавших разным странам и племенам, коих отчизны и места ими забыты, дикарей, скитавшихся за добычами по угрюмым ухожам, любивших, однако ж, ратную повестку сзыва, чувствительных к радости мщения, но неустойчивых, имевших какую-то связь с поколениями смежными, но вовсе не знакомых с понятиями порядка общежительного – эта сволочь человечества, скажите, не сама ли себя осудила на все последствия твердой встречи»[256].

И все же Словцов признает, что в его версии сибирской истории приглушены страдания коренных народов, подвергшихся русскому завоеванию. Отмечает он и то, что имперские проекты часто оказывались для Сибири серьезным бременем – от петровских рекрутских наборов, ударивших по деревням, до обеспечения провизией научных экспедиций, которое было столь тяжело для якутов. Но когда речь шла о создании нового, затраты отходили на второй план. О победе Петра под Полтавой Словцов писал так: «…история постыдила бы свой сан, опорочила бы перо, если бы… вздумала сетовать о жертвах. Жертвы, труды и народные испытания велики, невозвратны, но они принесены на святой жертвенник отечества»[257].

Словцов полагал, что придет время, когда бессмысленно станет говорить о какой-то отдельной сибирской истории. Это соответствовало его взглядам на историю в целом: «Если время для человека есть прогрессия опытов, а не выкладка мгновений протекших, то история должна быть знанием не обыденных происшествий, а опытов изведанных, опытов, выражающих истины, раскрытые среди известной страны. Отсюда выходит разность между летописью и историей, отсюда рождается еще вопрос: всегда ли Сибирь, доныне продолжающая свои летописи, будет иметь отдельную историю?»[258] На свой собственный вопрос Словцов ответил в предисловии ко второму тому «Исторического обозрения…»: «…история Сибирская есть добавка к Русской… Не трудно предвидеть время, когда законодательство и образованность умственная, поравняв Сибирь с Россиею, тем самым закончат отдельность здешней истории»[259].