Регистратор

Поутру, когда он вставал, было прохладно, чтобы не разбудить ее он на носках, босыми ногами, тихо шествовал в переднюю, так же тихо, как шел, прикрывал дверь, потом в передней уже действовал посвободней в движениях, и ходил, не стесняясь: дверь была плотно добротной, но все же не так, как за штакетинами забора, там он уже говорил в полный голос, лес начинался сразу от дома; он еще тогда думал: надо же такое счастье, и дом стоит в лесу, и так близко от Москвы, но все это к тому, что вот он любит Надю, и она с ним, тоже любит его, при этом однажды, вспомнил он из своего детства, тоже ранние утра, когда мать его выходила за забор, господи! как она была юна! она выходила в лес, ее тихий, доносившийся сквозь дрему, разговор, отчего его детский сон становился как-то сладостнее и тягучее, и сейчас, пока Надя спала, на дне его сознания пробуждалось детство, раннее тогдашнее солнце, иногда он сам вдруг поднимался совсем рано, в холод, ежился, сидя на бревне у забора, весь сжимался, дожидался солнечных лучей, и когда появлялся первый свет солнца, вдруг неожиданно все освещалось, в одно мгновенье у сосен вырастали тени, пробегали по траве, будто пожарники растягивая, раскатывали по траве мотки темных лент; этого радостного мгновения он дожидался: первого света! Это он помнил, первый раз показала ему это мама, и вот после первого света, он чувствовал необъяснимое состояние, которое сейчас бы назвал умиротворением и счастьем. В последние дни, когда они были вместе, совсем недавние, по его новой мерке дни, забыв про свое прошлое, он выходил тоже пораньше, за калитку, пока она спала, но незаметно для себя погружался в нечто, будто это он спал там, а не Надя, и одновременно был здесь, за калиткой, в утреннем, влажном лесу, пахнувшем грибами. Выйдя из дому, он совсем уже освободился от своей заботы не разбудить ее, он взял ведра, они скрипели, покачиваясь, пока он шел по пустынной тропинке к колодцу, и звук их тоже означал для него начало утра.