Рэгтайм

Он надеялся поговорить с ней, когда митинг закончится, но оказалось, что предстоит прием в честь представителя «сапатистов» в редакции «Матушки-Земли». Почетный гость был в сапожках под костюмными брюками, он был очень серьезен, пил чай и вытирал усы тыльной стороной ладони. Комнаты были забиты журналистами, богемой, художниками, поэтами, женщинами-общественницами. МБМ отчаялся привлечь внимание Эммы Голдмен. Она занималась с каждым из гостей, была страшно загружена, но все держала в голове. Нужно было представлять людей друг другу, разным персонам давать разные задания о том, что они должны сделать, куда им нужно пойти, что нужно выяснить, о чем написать. Он чувствовал себя полным невеждой. Эмма Голдмен пошла на кухню за пирогом. «Слушай, — сказала она Младшему Брату, возьми-ка эти чашки и расставь их в большой комнате». Он был очень благодарен, что она и его, наконец, воткнула в свою систему полезных людей. Плакаты «Матушки-Земли» висели по всем стенам. Высокий длинноволосый человек разливал пунш. Это был тот самый, что предложил Младшему Брату зайти. Он выглядел как шекспировский актер-неудачник. Ногти с черной каемкой. Пил он не меньше, чем разливал. Приветствовал людей малоотчетливым пением. Все смеялись, болтая с ним. Его звали Бен Райтмен, это был Эммин сожитель. Что-то там у него было на макушке, какое-то выбритое пятно. Заметив взгляд Младшего Брата, он объяснил, что это случилось в Сан-Диего — его там вымазали дегтем и вываляли в перьях. Эмма туда отправилась выступать, а он, как ее менеджер, снимал залы, договаривался с людьми. Однако там не хотели, чтобы Эмма выступала. Они схватили его, увезли куда-то, раздели и вымазали дегтем. Прижигали его сигаретами и даже делали кое-что похуже. Пока он рассказывал, лицо его потемнело, улыбка исчезла. Вокруг собрались слушатели. Черпачок для пунша в его руке позванивал о край чаши. Заметив это, он странно улыбнулся — похоже, он не мог оторвать руки от черпака. «Они не хотели, чтобы „момма“ выступала в Канзас-Сити, в Лос-Анджелесе, в Спокане, — сказал он. — Однако она выступила. Мы там все тюряги знаем. Мы выиграли. Моя „момма“ еще выступит в Сан-Диего». Он засмеялся над своей рукой — трясется, и все. Черпачок позванивал о край чаши.

В этот момент какой-то человек протолкался к столу и сказал: «Вы полагаете, Райтмен, что мир правильно устроен, если вас так непринужденно вываляли в перьях? — Это был совершенно лысый коротышка в очках с толстыми стеклами, с большим мокрым ртом и очень болезненным цветом лица — кожа, как воск. — Вся наша энергия уходит только на то, чтобы защитить самих себя. Мы следуем их стратегии, а не своей собственной. Боюсь, что вы этого не понимаете. Какая же здесь победа, бедный Райтмен, если какой-нибудь либерал с комплексом вины берет вас из тюрьмы на поруки? Он делает это только ради самоудовлетворения. Куда развивается мир?» Двое мужчин смотрели в упор друг на друга. Туг Голдмен дружелюбно позвала из-за мужских спин: «Саша!» Она обошла вокруг стола, вытирая руки о фартук, и встала рядом с Райтменом. Мягко вынула черпачок из его руки. «Саша, мой милый, — сказала она болезненному человечку, — если мы сначала научим их ценить собственные идеалы, потом мы сможем научить их нашим».