Рейд БТ

— Остановись здесь. Глуши мотор.

Повинуясь приказу, Степан выключил зажигание. Стало тихо. Паничкин потянулся чтобы включить лампу освещения боевого отделения, но голос из полутьмы, теперь уже четкий и ясный, остановил его:

— Свет нам не понадобится. Слушай меня. Осталось несколько минут до переброски. Я не знаю, что ты успел увидеть или узнать — но если ты попытаешься рассказать об этом — как минимум тебе не поверят. Я уважаю твой выбор — но лучше тебе никому ничего не говорить. После прыжка во времени ты окажешься на этом же самом месте, но, приблизительно через полчаса, после того, как мы перепрыгнули в будущее. Так что, увидеть себя самого, тебе не удастся. Кроме того, исчезну я.

— То есть, как? — возмутился Степан. — А как же Скрипчук? Он, то, куда денется?

— Скрипчук останется. И будет помнить только то, что было до ранения. Кстати, насчет ранения — не беспокойся. Жить он будет. Биоблок его спас. Но лечиться ему еще придется. И вот еще, что…

Голос замолк в явной неуверенности.

— Степан, поверь мне, я не имею права вмешиваться в вашу историю. Но пусть это будет небольшим подарком для тебя и Скрипчука. Не нужно ездить в Ивантеево. Горючего, там, нет. По имеющимся данным, его вывезли в тот же день, когда тебя, Скрипчука и Галимзянова отправили на склады. Возможно, даже, топливо собирались отправить в вашу бригаду. Но, куда оно делось потом — неизвестно. Вот так. Выбирайся сам, спасай старшину — через день этот район займут немцы.

— Нет, я должен доставить топливо в бригаду — попытался возразить Степан…

— Все. Время!

Когда Степан смог, наконец, открыть глаза, в открытом люке виднелось серое вечернее небо. И лился мелкий холодный дождь. Дождь осени 1941 года.

— Неужели, удалось вернуться? Ведь, "там", была почти ночь, а здесь — еще светло. Лейтенант щелкнул взводимым курком револьвера, откинул нижнюю створку водительского люка и выбрался наружу. Спрыгнул с брони на гравий большака.

— И, асфальт — исчез.

Большак стал таким, каким его помнил Паничкин. Таким, каким и должен был быть в 1941 году.

Степан настороженно поводил стволом "Нагана" по окружающему лесу. Никаких следов немецкого присутствия не видно.

— Ага — горько усмехнулся про себя Паничкин — вот и тогда, тоже не было видно. Пока стрелять не начали.

Степан начал обходить танк вокруг, так как из-за установленного маскировочного каркаса не было видно, что происходит сзади машины. На всякий случай он не отходил далеко от машины, готовый в любое мгновение метнуться назад, под прикрытие брони. Револьвер, по-прежнему, был наизготовку. Дождевая влага осаживалась мелкими каплями на промасленной стали оружия. Еще несколько шагов, и…

Забыв о возможной опасности, лейтенант бросился к завалившемуся в кювет ЗиСу. Топливозаправщик стоял, врывшись в грунт дисками простреленных колес. Лобовое стекло было испятнано пулевыми пробоинами, в точности как на той картинке, что показывал Степану "старшина", несколько часов назад. Или 73 года вперед.

Обежал машину, рванул приоткрытую правую дверцу, и на руки лейтенанту начало вываливаться тело погибшего водителя. То, в чем так не хотел признаваться себе Степан, действительно произошло. Паничкин, с трудом, вытащил тяжелое тело из кабины. Положил на сырую траву. Рваная гимнастерка, в кровяных разводах, тут же начала темнеть, пропитываясь дождевой влагой. Вода скапливалась и в глазницах убитого, и создавалось впечатление, что Галимзянов плачет.

— Смотри, лейтенант, не отворачивайся. — сам себе сказал Паничкин — Это твоя ошибка, и твоя вина. И эта кровь, теперь всегда будет на твоей совести.

Степан стянул с головы танкошлем. Осторожно, будто опасаясь потревожить погибшего, извлек из нагрудного кармана гимнастерки тоненькую пачку документов, в целлулоидной корочке. Тут же обнаружился и граненый пенальчик смертного медальона. По инструкции, полагалось забрать один, из двух, бланков записки, оставив второй в капсуле. Но извлеченные полоски бумаги не несли никаких надписей, кроме типографского текста.

— Не заполнил. Боялся, что убьют. И, все равно, погиб.

Лейтенант поднялся на ноги. И двинулся к машине, за лопатой. Погибшего бойца следовало по-человечески похоронить.

Через полчаса, на месте ямки в лесу, недалеко от дороги, вырос небольшой холмик рыжеватой глины. Надпись, сделанная химическим карандашом по затеси на сосне, гласила: "Сержант Рафа Галимзянов 1919–1941". Ниже надписи, на коре была укреплена звездочка с солдатской пилотки. Степан постоял возле свежей могилы несколько мгновений, молча. Затем нахлобучил на голову сырой танкошлем.

— Прощай, сержант.

И, зашагал к дороге.

Осмотр топливозаправщика показал, что машина восстановлению не подлежит. Исковерканный пулями радиатор и дырявый капот двигателя, говорили об этом яснее-ясного. Скорее всего, был поврежден и блок двигателя. В кабине машины нашелся карабин водителя с простреленным прикладом, подсумки с патронами, шинель и вещмешок водителя с половиной буханки хлеба и луковицей (спасибо, Рафа).