Рейд на Сан и Вислу

— Вы рыжего бачили? Тот новый капитан с вострым таким носиком? Ну тот, что на одну ногу приседает? Так то ж, хлопцы, немец! Чистокровный. Тихо, не шебаршить! Это ж наш немец — советский. Скоро ему геройскую звезду дадут. Сам генерал Строкач говорил: на днях ждем указ.

— А звиткиля он сюды взялся? — подозрительно спрашивает связной разведки третьего батальона Шкурат.

— А як его звать? — интересуется другой.

— За какие же такие заслуги–подвиги? Это ж надо что–то такое.., чтобы героя дали, — удивляется Вася Коробко.

Но Цымбал, раздразнив слушателей, вдруг зевнул и объявил:

— Спать, братва, пора. Времени впереди много. И все — наше. Завтра еще, если успею, обскажу вам про того немца.

Цымбал залез ко мне на печку и, укладывая раненую руку в теплую горку проса, спросил:

— А вы шо ж не спите, товарищ подполковник?

— Здорово ты рассказываешь…

— Да в госпитале наловчился. Надо же хоть языком воевать, раз руку перебили. Эх, проклятая…

— Болит?

— Не то что болит, а ноет, вроде комашня какая в самой кости шевелится.

Помолчали.

— Как ты, Андрей Калинович, о Брайко думаешь?

— Да ничего — батальон хороший, — неопределенно ответил он.

— А командир? Сам Петро?

— У плохого командира и батальон будет ни рыба ни…

— К нему комиссаром пошел бы?

Долго молчал Цымбал, шурша просом. Потом сам спросил:

— Значит, командиром не считаете меня?..

— Ты неправильно меня понял. Разве Руднев плохим был бы командиром? А стал комиссаром.

— То Руднев. Он, может, на всю Украину партизанскую комиссар был первеющий.

— Вот таких нам и в батальоны надо. — Эх, ну разве я смогу?..

— А ты постарайся. Ведь про Мыколу сегодня не просто так разговор вел, а с воспитательной целью?

— А що, заметно? — встревожился Цымбал.

— Нет–нет… Никто и не подумал даже, — поспешил я его успокоить. — И это хорошо. Надо, чтобы агитация наша от души шла, не по службе, а по дружбе, по человеческому чувству…

— Щоб она поперек горла или в ухе не застревала, — усмехнулся Цымбал.

И уснул, не договорив.

9

Раннее утро четвертого января было ознаменовано приездом уполномоченного Украинского штаба партизанского движения полковника Старинова. Прибыл он на «эмке» фронтового типа. Эта машина появилась перед самой войной. В армии смеялись: специально, мол, сконструирована для того, чтобы выворачивать седоков в кюветы во время бомбежек. Высокая, словно на цыпочках, закамуфлированная под осенний пейзаж, она резко выделялась своей пятнистостью и вызывала ассоциации с первыми днями войны.

— В сорок первом бежали на таких «антилопах». А теперь на них же через фронт ездим, — сказал, потирая руки, полковник Старинов.

— Кто на «антилопах», а кто и на волах, — буркнул Михаил Иванович Павловский, чем–то недовольный.

Старинов ухмыльнулся:

— Да и в сорок первом тоже не все уж так бегали, как кое–кому кажется…

Старинова хорошо знали во многих партизанских отрядах. Он был отличным подрывником, воспитателем и наставником целой плеяды молодых диверсантов. Мины конструкции Старинова срабатывали во вражеском тылу безотказно. Они подняли в Харькове на воздух крупный немецкий штаб с гитлеровскими генералами. Кубанские партизаны использовали мины Старинова в предгорьях Кавказа. Старинов являлся автором сложного минирования проливов на Азовском море, где ухнули под лед десятки автомашин с фашистскими солдатами, военными грузами и награбленным на Кубани имуществом.

В партизанском отряде как в деревне: новый человек сразу заметен. И уже через полчаса большинство людей узнало по беспроволочному телеграфу партизанской молвы о прибытии Старинова. У нас умели ценить подлинную отвагу, знания, сноровку. Особенно уважали тех, кто не дрогнул в первые тяжелые месяцы войны. А о харьковской диверсии Старинова слышали все… И вот он среди нас…

Старинов видел, что мы сами хотим быстрее выйти в рейд, и не подгонял без толку. Он выступил на летучем собрании комсостава, где в меру возможностей объяснил, какая перед нами поставлена серьезная задача. Одобрил наше решение освободить кое–кого из стариков ветеранов, уже достаточно повоевавших. Для очищенной от оккупантов части Советской Украины были нужны партийные и советские работники, а хозяйственные — особенно.

— Таким людям, как ваш Павловский, например, в советском тылу цены нет, — говорил нам Старинов.

— Во вражеском тылу ему тоже цены нет, — возразил Брайко.

Да и сам Павловский, узнав, что его отзывают в Киев, заскучал. Он даже прослезился.

— Что, недовольны решением? — спросил на следующий день Старинов. — О вас и других товарищах я шифровку дал. Есть решение ЦК.

— Нет, почему же… я доволен. А сердце все равно щемит. Хлопцы ж свои. Молодые, а на смерть идут. Кто ж их накормит, оденет? У них еще ветер в голове, чи тая, как ее называют… романтика. Через тую романтику они ж и наголодаются, и завшивеют, чего доброго…

Полковник Старинов отбывал на своей «антилопе» в другие соединения, южнее нас. Надо было проверить и их готовность к выходу в рейды. От Старинова мы узнали, что идем на запад не одни.

— Туда же нацелены и Сабуров, и Бегма, и Шитов, и Иванов, и Андреев, и многие другие, — сообщил он мне по секрету.