Рейх. Воспоминания о немецком плене (1942–1945)

Мемуары Г. Н. Сатирова дают весьма богатый материал для тех, кто изучает проблемы, связанные с жизнью и бытом советских военнопленных в Германии. Особенно ценны зарисовки, характеризующие духовные помыслы, идеологические и нравственные ориентиры, определявшие их лагерное поведение. Представляет интерес и послевоенное осмысление феномена режима нацистской Германии, предпринятое русским интеллигентом не по заказу, а самостоятельно, по внутреннему побуждению, без использования идеологических штампов, на основании своего личного опыта.

М. Г. Николаев

РЕЙХ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕМЕЦКОМ ПЛЕНЕ (1942–1945)

ГОД 1942

[Первые семь страниц текста отсутствуют, восьмая, очевидно, продолжает описание пребывания автора в рабочей команде на фабрике МАД (г. Дармштадт), выпускавшей оборудование для пивоваренной промышленности.]

…жженым желудем). С 12-00 до 12-30-миттаг80 (0,75 литра баланды, состоящей из воды, соли и прогнившей сушеной капусты). После 18-00 ужин (та же баланда). В 20-00 тагшишт81 загоняется в сарай-барак и запирается на замок до утра.

Крадучись и озираясь, подходит ко мне немец-токарь.

– Во зинд зи хер?82

– Фон Кавказус83.

– Зо? Сталин аух фон Кауказус, гельт?84

– Я, я85.

– Сталин гут, нет вар? Роте арме аух гут. Кайн агент, Фриц Штайнбрешер ист кайн ферретер86 87.

– А кто вас знает!

Весь цех заставлен станками и верстаками, монтирующейся и готовой продукцией. Всюду шнеки, триеры88, подъемники, конвейеры, котлы, какие-то трубо- и воронкообразные аппараты. Все это скоро отправят на Brauerei und Malzfabriken89, а пока используется нами для маскировки: сидишь в котле, пока мастер пинком не выгонит тебя из ферштека90. Моя работа называется Transport: погрузка и выгрузка, переноска и перевозка. Все прочие мои товарищи работают у токарных станков и верстаков.

Работа каторжная, а паек голодный. Все пленяги потеряли человеческий облик, выглядят призраками. Не слышно смеха, оживленной речи, шуток. Даже брани никогда не услышишь. Лишь одна мысль непрестанно сверлит мозг, лишь одно чувство гложет сердце: жрать, жрать!

Не умывшись, хлебаем вечернюю баланду. Потом, не раздеваясь, влезаем на койки. В 20-00 нас запирают.

Спим ли? Нет, светлых, обновляющих снов не ведаем. Скорее это забытье, полубредовое состояние, а не сон.

Разговоров мало, да и те лишь о еде. «Ридна маты»91 часто на устах. Но образ матери всегда ассоциируется с чем-нибудь вкусным, аппетитным, съедобным, что изготовлено ее руками. Например: «Ах, какие вареники варила моя мамочка!» Скажет и загрустит сердешный.

Да, гастро-элегические настроения – характерная черта нашего душевного состояния.

Слесарь Адам вертится около меня.

– Ну ви, гут?.. Я, я шлимм. Шлеште цайт. Аллес гет капут… Ну ви ин Русслянд?!92

– Прима93.

– Зо-о? Вифиль гельд руссише арбайта фердинт?94

– Генуг. Бис цвайтаузенд рубель95 96.

– Цвайттаузенд! Ист маглишь?97

– Яволь!.. Унд дойче арбайтер?98

– Гелернта арбайта фуфцишь марке про вохе…Унд вас кёнен зи дафир кауфен?99

– О, айне менге шене динген100.

– Вифиль костет гуте зонтаганцуг?101

– Бис хундерт рубель102 103.

– Нет тойер. Бай унс аух бис хундерт марке104.

– Я, абер русише арбайтер мер фердинт105.

– Фрайлишь. Альзо зи майнен, дас руссише арбайта бесса лебт альс дойче?106

– Бин иберцойгт107.

Из бюро вышел обермайстер. Адам поспешно отошел от меня.

Длинный высокий корпус глаголем. С другой стороны трехметровый каменный забор. Штахельдрат108 по верхушке забора и по кровле корпуса. Узенькая дорожка, окаймленная с обеих сторон колючей проволокой. Она ведет из барака-сарая в кухню-столовую. Асфальтированный двор со штабелями железа, с газкоксом и брикетом. И нигде ни кустика, ни травинки. Так выглядит наш двор – wahrhaftige Gef"angnis109.

Вот схематический план110:

А – цех

Б – шмиде111

В – вахштубе112

Г – кладовая

Е – эссштубе113

Ж – кантине114.

З – аборт115.

И – целле116.

К – наша камера.

Л – склады.

М – каменная стена (высота 3 м, по верху колючая проволока с козырьком).

За забором неведомая, невидимая жизнь. Слух улавливает гудки, топот, шелест, лепет. От взора скрыты даже печные трубы.

В углу – чудным видением – березка. И как затерявшегося в песках бедуина влечет к далекой пальме, так и мы тянемся к чахлой березке. Но, увы, перед нами преграда: кудрявая окружена штахельдратом.

Не потому ли, что русская?

Выталкивали из цеха вагон с готовой продукцией. Распахнулись ворота Кристалине-верке117, будто открылся сезам в сказочный мир.

У нас во дворе МАД118 – ни былинки, ни крапивы. Здесь – деревья в цвету, сочный газон, пышные розы и пионы. Зачарованный глаз «мысью»119 перескакивает с ветки на ветку. Но немцы мигом пресекают наши попытки сорвать хоть один листочек.

– Лё-о-ос, сакраменто нох эмоль! Ауф! Феста!120