Рейхов сын

— Вы что, охренели? — Весрейдау даже не разозлился от изумления. — Вам что, нормальной еды не дают? Линдер, что здесь происходит?

Фельдфебель, которому был адресован последний вопрос медленно, словно нехотя, поднялся со своего места.

— Герр гауптман, мы этого жрать не будем.

— Не по-онял, — протянул Отто.

По мере того, как фельдфебель давал пояснения, кровь отливала от щек Весрейдау все сильнее и сильнее.

— Водитель наш, из автобата, Сайер, разговорился с местными механиками, которым поручили машины осмотреть, — Линдер кивнул в сторону молодого парнишки, лет семнадцати, который сидел, забившись в самый дальний угол, и глядел на открытую банку тушенки у себя в руках со смесью ужаса и отвращения во взгляде. — Спросил у них, что здесь за завод такой, среди пустыни. Оказалось — концентрационный лагерь, где арабов к труду приучают. Заставляют делать различные товары… — фельдфебель сглотнул. — Из своих соотечественников, герр гауптман.

— Что?!!

— Они… Они смеялись еще так весело, — раздался из угла голос водителя. — Шутили надо мной. Говорили, что арабы — и не люди вовсе. Что их вот только так и можно использовать.

Парнишка всхлипнул.

— Как сырье. Кто работает, тот еще поживет. А кто не работает или заболел — в переработку. Говорили, что тех, кто работает хорошо, мясом подкармливают. Человеческим.

Сайер затрясся в беззвучной истерике.

— Вот мы и думаем, — мрачно заключил Линдер, наблюдая как несколько солдат пытаются влить водителю в глотку спирт. — Нам-то из какого мяса ужин приготовили? Может, оно еще утром намаз совершало?

Весрейдау поглядел на ломящийся от яств стол, перевел взгляд на свои руки, затянутые в новенькие перчатки, и пулей вылетел из казармы. На улице его, ветерана французской и североафриканской кампаний, вдоволь повидавшего и грязи и смерти, долго, до желчи, рвало, затем он судорожно, будто подарок был пропитан ядом, сорвал перчатки с рук, бросил их в зловонную лужу и припечатал каблуком, шумно глотая воздух.

— Я же говорил тебе, Курт, что этот гауптман точно знает, что у нас за заведение, — донесся до него голос Грубера, который куда-то шел с пухлым коротышкой по своим делам. — А ты все ныл про секретность. В Рейхе наше дело понимают и поддерживают все, даже такая вот военная косточка. Как он про жидовские шкуры-то удачно ввернул, а?

Ответ оберштурмфюрера прозвучал невнятно, то ли из-за того, что эсэсовцы удалялись от гауптмана, то ли оттого, что горло его перехватил очередной спазм.

Наконец, отдышавшись, Отто заметил стоявшего рядом Линдера, который протягивал командиру свою фляжку.

— Бля, Фредди, разве мы за это умирали? — хрипло спросил его Весрейдау.

Порт города Брест.

12 августа 1941 года, около десяти часов утра.

В гавань неторопливо входила U-199 с тремя белыми флажками, обозначающими три потопленных за время похода транспорта.

— Удачно сходили, — заметил стоящий на набережной мичман.

— Главное, что вернулись, — ответил ему молоденький светловолосый лейтенант.

— Тоже верно.

Субмарина на самом малом ходу пересекла гавань и пришвартовалась у пирса.

— Йоган, собачий сын! — воскликнул лейтенант и двинулся к столь же молодому, но темноволосому и смугловатому лейтенанту-механику, появившемуся на палубе. — Мы вас уже похоронили и оплакали!

— Значит, век жить буду, — невозмутимо ответил тот, спрыгивая на причал. — Здравствуй, дружище. Что нового?

— Нового-то, — помрачнев, ответил светловолосый, — что долго в гавани вы не простоите, так что отдыхайте поактивнее.

— Это с чего бы так? Мы ж только что вернулись. Нам ремонт…

— Будет, — прервал его встречающий, утягивая подальше от чужих ушей. — Не знаю точно, что затевается, но между Кале и Амстердамом стягивают войска и баржи. Чуешь, чем это пахнет?

— Десантом в Англию пахнет. А ты-то откуда знаешь про стянутые войска?

— Держу в кабаках уши открытыми и не особо заливаю глаза. Старший офицерский состав, он тоже отдохнуть любит. От трудов, или что у них там, в штабах, вместо труда. Да и по флотилии слухи ползали, а вчера пришло подтверждение. Будем всеми силами наводить на британских коммуникациях шухер…

— Кого наводить?

— Топить все что плавает. Через неделю начнем — край.

Окрестности Харькова, штаб 14-ой ттбр.

29 августа 1941 года, 19 часов 00 минут.

— Егор Михайлович, а ты чего такой смурной в штабе сидишь? — удивился вошедший в комнату Вилко. — Да еще и в полном одиночестве! Взбодрись! Скоро в Турцию отправляемся, опять французов и англичан гонять будем. Взбодрись же!

— Отправляетесь, — вздохнул Бохайский. — Только без меня.

— Чой так? — изумился батальонный комиссар и, по совместительству, командир роты самоходных орудий.

— Переводят меня, Арсений Тарасович, — ответил подполковник. — Под Астраханью новый танковый полк формируют, вот мне его и принимать. А вы уж… Без меня.

— О как! — мигом потерявший всю свою обычную бесшабашную веселость и говорливость Вилко присел рядом с командиром и боевым товарищем. — И кого на твое место? Или еще не решили?