Реинкарнация

– То, что и должно. Владимир странный был, хотя на вид – орел. Такой породистый, девицы западали. Он – ноль внимания и вечно весь в себе. И совершенно другой случай – это я. В любое время и повсюду рядом. Я раскудахталась, орел не утерпел. Мы целый месяц куролесили, сношались. Ну, а потом он мною резко пренебрег. И заявил в горах: попрыгали, и хватит. И я его толкнула, он упал. Откуда знать, что со скалы, и разобьется? Но, честно, даже нечего жалеть. Уж больно был всегда высокомерен.

Компьютер выговорил все и замолчал. Еще слышнее стал снаружи дувший ветер. И ожидаемо раздался голос Веры:

– Ну, кажется, я полагаю, все. Дадите мне машину – я поеду.

– Что ж, поезжай, – проговорила баба Даша.

– Пускай водитель все же лучше довезет, – прохладно посоветовал Никита.

– Не привыкать, ведь я повсюду за рулем.

Прошло какое-то количество минут. И Вера выехала, верно, за ворота. И ветер, вроде бы, в какой-то мере стих.

В каминной же стояла тишина. Как неожиданно им позвонил охранник.

– Она ошиблась, повернула на карьер! Что делать? Ехать вслед и развернуть?

Но Дарья с твердостью ответила:

– Не надо. Она надумала так ехать, ей видней.

А для Никиты, как бы ставя этим точку, договорила:

– Все мы люди. Бог судья. Коль он сочтет возможным – пронесет.

И у Никиты тут же вырвалось спонтанно:

– Я, бабушка, люблю тебя, как сын.

А Яна Граве, зрелый плод образованья, договорила механически:

– Как русский – сильно, пламенно и нежно.

Рассказы

Стоит вымолвить слово
Любопытные люди
Его тут же размножат,
Назовут золотым.
А наутро так снова
Память сердце разбудит,
Осень лето стреножит,
Миновало – Бог с ним.

Но – и нощно, и денно

Все у нас неизменно.

Превратности судьбы

И никто никогда не узнает

О безумной, предсмертной борьбе

И о том, где теперь отдыхает

Тот корабль, что стремился к тебе.

Николай Гумилев

Валуев в молодости танцевал в балете. Потом писал «Психею», интригующую книгу о юной балерине, любимой ученице мсье Дидло, и о загадочности нитей, связующих искусство и безжалостную смерть. И дальше изучает он истории людей, не отвлекаясь от излюбленной им темы и оставаясь верным кавалером тех божественных избранниц, знаменитых балерин, которых поселил в свои романы.

Ведь лишь теперь подобна сказке жизнь у самых романтических артистов, летающих по сцене принцами, героями, порхающих сильфидами и эльфами, страдающих Жизелями, манящих, но таких недосягаемых в пленительной стихии танца. Они имеют гарантированный срок, чтоб завораживать и царствовать в балете. Отпущено на это двадцать лет. Потом уже им не придется вылетать из-за кулис, а прямиком, через служебный вход, отправят их на творческую пенсию.

А раньше в каждом театре было множество несчастий и трагедий.

Наш сочинитель приподнял пласты над миром девятнадцатого века, когда романтика добавила пуанты и без того воздушным существам, необычайным, звездным балеринам.

Загадочно глядят они с портретов, мелькают между строчками стихов, засушены в страницах биографий. Но, надо взять архивы, изучать, разворошить, выискивать подробности их жизней. Писать все без прикрас – о вероломствах, о превратностях судьбы, безжалостной к особо одаренным.

И, знаменательно, в тетрадках своей бабушки Максим нашел бесценный материал.

Полина Львовна, очень милая старушка, когда-то танцевала в Мариинском. В мужья попался умный адвокат. Однажды, сидя вечером в гостиной, она вдруг вспомнила о странных обстоятельствах кончины бедной Лиды Ивановой, «королевы элеваций». Супруг внимательно, серьезно её выслушал, потом решил детально разобраться. На следующий вечер выдал версию.

Немало было долгих вечеров, рассказанных, распутанных историй. Полина Львовна записала, и дала своим историям названье: «Сказки бабушки Полины».

По сути, это были разработки таинственных, необъяснимых случаев из жизни балерин, проделанные дедушкой – юристом.

Валуев сразу мог представить серию романов. Последним в серии он замышлял роман о чудной Лидии, несчастной Ивановой, чья странная, трагическая смерть так всколыхнула Петербург в двадцатом веке после революции. В стихотворении, что написал в день её гибели печальный Михаил Кузмин, особо выделены строки:

А грезилась волшебная страна,
Фонтаны скрипок, серебристый тюль
И не гадала милая весна,
Что встретить ей не суждено июль.

Максим в архиве видел на портрете Лидии её рукою сделанную надпись: «Мне хотелось бы, иногда, быть одним из тех звуков, которые создавал Чайковский, чтобы, прозвучав мягко и грустно, раствориться в вечерней мгле».