Реинкарнация. Роман

Далее, посчитав до десяти, успокоился, вняв советам, и подумал: – кто же теперь мои родители? Если те, что раньше, то еще ничего. Они были достойными людьми. Любили меня и я их тоже. А ну как какие алкаши, расхитители соцсобственности или что еще хуже, наркоманы?

– Ладно, подождем, – удобнее устроился в своей пеленке. – В двенадцать будут кормить, и я увижу, кто мамуля.

Когда приглушенное казенными шторами на окне, солнце повисло в зените, где-то за дверью послышался стеклянный звон, и она распахнулась.

Сначала в помещение въехала блестящая никелем тележка, с увенчанными сосками бутылочками с молоком в ячейках, а за ней, толкая сооружение вперед, с волнующими формами молодая девица. В сопровождении уже знакомой мне усатой тетки.

Обе-ед сиротки, просыпайтесь! – пропела она, и мои соседи зашевелились.

– Какие еще сиротки? – не понял я. Женщины, между тем, стали извлекать из ячеек корм, а по сторонам начали пыхтеть и чмокать.

Я тут же почувствовал ужасный голод (не ел с момента кончины) и громко заорал. Требуя свою долю.

– На-на, горластый, – пихнула мне в рот соску заботливая рука. – Ум-ум-ум, – стал я жадно сосать, жидкую манную кашу. Она была ничего, только сахарку маловато.

А новенький как с голодного края, – сказала пожилой напарнице молодая, наклонившись над секцией и кормя с обеих рук меня и соседнего младенца.

В вырезе халата над моим лицом колыхалась пышная грудь, и, не переставая сосать, я радостно агукнул.

– А глазки-то, глазки у него шельмовские, – снова пропела молодая, обращаясь к старшей.

– Не иначе мать была гулящая, – брякнула та в тележку очередную пустую бутылку. Вслед за чем извлекла полную.

Как только кормление закончилось, два младенца тут же отсырели (им сменили пеленки), и я тоже почувствовал, что хочу «пи-пи». Начав кряхтеть и извиваться.

– Никак, сам просится? – рассмеялась молодая нянька, после чего обнажила меня и, взяв на руки, отнесла к стоящему под умывальником в углу детскому горшку в цветочек. Куда я с облегчением пустил струйку.

– А причандалы у него ничего,– продемонстрировала меня старшей.

– Кобель будет, – скользнула усатая по ним взглядом. – Да не плюйся ты, охламон! – прикрикнула на довольно жужжащего младенца.

Потом я был возвращен на место и крепко спеленат, вслед за чем няньки ушли, бренча своей тележкой.

Мои соседи тут же засопели носами, попукивая, но мне не спалось. В мозгу роился целый сонм* мыслей.

Что значит «сиротки»? Это шутка или нет? И где наши мамы? Как мне вести себя впредь? И что делать дальше?

– Хрен проссышь, – подумал я и услышал свой голос. – Неужели умею говорить? (удивился). А потом раздельно произнес «ре-ин-кар-нация». Вышло вполне, хотя и пискляво.

– Не хило, – мелькнуло в голове. – Помню все что было, плюс умею говорить. Я, наверное, самый продвинутый младенец в мире.

Судя по разговору нянь, нахожусь в России. Вот только смущали часы «Кама» на руке старшей. Такие я видел у отца, когда был пацаном. В той, прошлой жизни.

А выпячиваться, что умею говорить и все прочее, нельзя. Чревато. Понаедут ученые, как всегда бывает в таких случаях, начнут изучать и не давать покоя. А то еще хуже – коллеги из бывшей «конторы», там всегда интересуются всем необычным. Увезут в один из своих секретный НИИ* и пиши, пропало. Точно сделают дебилом.

Затем мысли стали путаться (после еды от мозга отлила кровь, начался процесс пищеварения), я протяжно зевнул и уснул. Ужин обеда мудренее.

На следующее утро, перед завтраком, те же няньки водрузили нас на прикаченную с собой каталку, застеленную клеенкой, и вывезли из палаты.

Проехав по длинному коридору с еще несколькими, где в одних ползали малыши, а в других играли дети постарше, мы очутились в грузовом лифте, вознесшем нас этажом выше.

Там, в большом светлом кабинете, с холодно блестевшей медтехникой, нас уже ждали. Длинный мужик с бородкой, в колпаке и накрахмаленном халате (вылитый Айболит), а при нем очкастая дама, в таком же. Накрашенная и с толстым журналом в руках. Наверное, медсестра или ассистентка.

– Нутес – нутес! – прокаркал Айболит. – Как тут будущие строители коммунизма? После чего приказал нянькам распеленать доставленных (все мы радостно заболтали освобожденными конечностями) и приступил к осмотру.

Пока он делал это, начав с крайнего, я внимательно осматривался, пытаясь определить, куда попал и в какое время (возникли некоторые подозрения). Так было легче определиться с будущим, которое меня ждало.

Над столом Айболита, за которым он до этого сидел, сбоку, висел портрет Дарвина – основателя теории происхождения человека. А в простенке меж двух больших окон, против входа, второй. Товарища Сталина с ребенком на руках, и надписью «Спасибо за счастливое детство!».

– Неужели культ личности? – вспотел я, став лихорадочно искать глазами еще что-нибудь. В подтверждение. Оно оказалось почти рядом.

Это был настенный отрывной календарь на шкафу со скелетом, в паре метрах от каталки.

1952 год – приблизило зрение черные цифры на белом листке. И ниже – 20 мая.