– Мы с мужем снимали дачу – ну, не дачу, чердак в большом загородном доме, километров восемьдесят от Москвы. У хозяев жила кошка. Ей было одиннадцать лет, и она никогда не рожала. А тут вдруг родила. Трое котяток мертвыми вышли, а один – живой. И маленькая дочка хозяев стала реветь и упрашивать родителей оставить котеночка с ними жить. В конце концов хозяин сказал: “Ладно, котенка оставим, но тогда от кошки избавимся – двух кошек мне в доме не надо”. Ну, слово хозяина – закон, и жена хозяина попросила нас – а мы как раз уже съезжали – взять с собой в машину кошку и где-нибудь по дороге ее... того. Ну, оставить. И я (будь я проклята!) согласилась.
Сорок километров кошка лежала на заднем сиденье – не дергалась, не трепыхалась, – и просто
Потом...
Следующие одиннадцать лет были самыми страшными годами в моей жизни. Наш с мужем брак – лопнул (я застала его с молоденькой девкой прямо в нашей супружеской постели). Моя мать умерла от рака – умирала долго и в жутких мучениях. Мой сын заболел тяжелым диабетом и просто стал инвалидом в свои двадцать два года. Я... ну, неважно.
Хозяин дачи сдох по пьяни (он вообще был непьющим, но возвращался с посиделок с друганами-ветеранами, где чуток выпил) – задохнулся в собственном гараже, заснул и забыл выключить двигатель “Нивы”. Хозяйский сын, двадцатилетний парень, вернулся из армии, пошел гулеванить с дружками, и какой-то дружок, шутя, ему “засадил под сердце финский нож” (действительно, финский). Была перерезана аорта (очень редкий случай), и он истек кровью за десять минут до того, как приехала “скорая”. Жена хозяина мотыжила огород и поранила мотыгой ногу – ей эту ногу трижды отрезали по куску (все выше, и выше, и выше...), но все равно умерла от гангрены. Не тронуло только дочку хозяев – ту самую, которая упросила оставить котенка.
Господи!.. Она же не выла. Она (или какое-то оно) говорила мне: “Не делай этого – я ведь
Она – говорила. Но я... Господи, ну почему?! ПОЧЕМУ я ее НЕ СЛЫШАЛА?!
“Дом, в котором долго жила кошка, а потом ее не стало... Этот дом –
– Вот и я о том же, – угрюмо произнес Книжник, закрыл книгу, снял очки, поднялся, налил себе любимого односолодового литературного виски «Роберт Бернс» со льдом из бара в стене и снова опустился в кресло. – Хуже человека зверя нет. Кстати, где мой Рыжик?
Спящий на полу, на коврике худенький котенок Рыжик при упоминании своего имени легко и бесшумно запрыгнул старику на колени и громко заурчал.
Минуту спустя Книжник уже спал, запрокинув седую голову на мягкую спинку кресла. Теперь он был похож не то на измученного бессонницей престарелого Бунина, не то на утомившегося после трудного концерта Рахманинова. Конечно, если бы из-под расстегнутой «молнии» костюма не виднелся голубой окаемок наколотого креста.
Глава третья
АЗИМУТ ХОРУНЖЕГО
Лос-Анджелес. Июль
В самой низкой точке заката красное и туманное, как клюквенный морс, солнце скатывалось в океан так быстро, что при желании можно было уловить его движение. А обладая чуточкой воображения, и представить, что оно погружается в воду так стремительно оттого, что устало к вечеру от своей собственной нестерпимой дневной жары.
Родом из Ебурга (так местная молодежь называет город Екатеринбург), где он провел детство, отрочество и юность, он не привык к жаре. Не любил ее. Но еще больше он не любил кондиционеры, особенно в молах и супермаркетах, искренне не понимая, как все эти Гаргантюа и Пантагрюэли обоих полов (а количество безразмерных людей всех цветов и оттенков в Лос-Анджелесе, как и в остальной Америке, на его взгляд, зашкаливало) передвигаются в шортах и майках по длинному, как взлетная полоса, колбасно-ветчинному отделу, в котором впору было надевать валенки и ушанку.
На своей яхте «Азимут 55С» стоимостью в полтора миллиона долларов, где он жил уже около года, снимая паркоместо в Марине-дель-Рей, что на полпути от аэропорта