Рейс на эшафот

Он старательно перемешал компоненты грога, несколько раз попробовал и наконец остался доволен. Сидя за столом, он глядел на окружающую его обстановку, которая производила обманчивое впечатление идиллии. Будиль лежала под елкой и гулила. Оса Турелль сидела на полу по-турецки и играла с ребенком. Гюн бродила по квартире с беззаботным видом, босиком, одетая в нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.

Он положил себе порцию сушеной трески, вымоченной в молоке. С удовольствием подумал о заслуженной им сытной, обильной еде, которой сейчас начнет наслаждаться. Воткнул салфетку за воротник и расправил ее на груди. Налил себе полный бокал. Поднял его. Посмотрел на прозрачную жидкость. И в этот момент зазвонил телефон.

Он на какое-то мгновение заколебался, потом одним глотком осушил бокал и пошел в спальню, чтобы взять трубку.

— Добрый день. Моя фамилия Фрёйд.

— Очень приятно, — сказал Колльберг в блаженной уверенности, что он не числится в списке резервных сотрудников и даже новое групповое убийство не сможет вытащить его на снег. Для таких дел выделяются соответствующие люди. Например, Гюнвальд Ларссон, которого внесли в список тех, кого следует поднимать по тревоге, и Мартин Бек, которому приходится расплачиваться за то, что он входит в состав высшего руководства.

— Я работаю в психиатрическом отделении Лонгхольменской тюрьмы, — сказал голос в трубке. — У нас здесь есть больной, которому обязательно нужно поговорить с вами. Его фамилия Биргерсон. Он утверждает, что обещал и что это очень важно…

Колльберг нахмурился.

— А сам он не может подойти к телефону?

— К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит…

Лицо Колльберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права…

— Хорошо, — сказал он, — я выезжаю, — и положил трубку.

Жена, которая услышала последнюю фразу, сделала большие глаза.

— Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, — с унылым видом сказал он. — Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время, на Рождество!

— Я отвезу тебя, — предложила Оса Турелль. — Я ничего не пила.

В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.

— Это моя секретарша, — сказал Колльберг.

— Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.

Биргерсон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.

— Ну, так что же вы хотите мне сказать? — сухо спросил Колльберг.

Биргерсон улыбнулся.

— Может, это покажется глупым, — сказал он, — но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое-что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем «моррисе». И…

— Да, и что же?

— Ну так вот, как-то раз, когда ассистент Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому, когда нам принесли рождественский ужин…

Колльберг с отвращением смотрел на Биргерсона.

— Одну историю? — повторил он.

— Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя…

— Да, понятно, — перебил его Колльберг. — Рассказывайте.

— Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница.

— Хм, — произнес Колльберг.

Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерсон продолжал свой путаный, монотонный рассказ.

— …поэтому я выходил по вечерам, просто так, для того, чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими-нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечь от собственных мыслей и огорчений.

Колльберг взглянул на часы.

— Да, понятно, — нетерпеливо сказал он. — Ну, так что же вы делали?

— Рассматривал автомобили.

— Автомобили?

— Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки. Спустя некоторое время я уже отлично разбирался в них. Это доставляло мне удовольствие. Я мог узнать любой автомобиль с расстояния тридцать-сорок метров, с любой стороны. Я мог делать это на спор, мог заключать пари на самую крупную ставку, даже в тысячу крон и всегда выигрывал бы. Спереди, сзади или сбоку, это не имело значения.

— Ну, а если сверху, тогда как? — спросила Оса Турелль.

Колльберг уставился на нее широко раскрытыми глазами. Биргерсон насупился.