Рейс задержан. Рейс отменен

– Утром? – Ирина усмехнулась. – Спасибо, но утром кофе я буду пить в отеле города М.

Молодая женщина встала, с сожалением посмотрела на уютное кресло. Как жаль, что самолет вылетает только в 3 утра.

В зале ожидания Ирина встретилась с первым разочарованием. Кресла – неудобные, железные, холодные, с ручками. Невозможно вытянуться или прилечь. Да и сам аэропорт, несмотря на международный статус, не был предназначен для длительного ожидания. Капсул для сна, к которым так привыкли путешественники, или гостиницы, пусть и самой простой, не было.

Ирина осмотрелась в поисках выхода из сложившейся ситуации, но увидела лишь, что люди в ожидании рейсов стелили на пол одежду и укладывались спать. Женщина, привыкшая к комфорту, не представляла себя спящей на полу. Она села, обхватив руками колени. В этой позе Ирина казалась еще более молодой и трогательной. Какое-то время она с любопытством наблюдала за пассажирами, но уже через несколько минут воспоминания детства нахлынули настолько, что невозможно было сопротивляться.

Турецкая колыбельная

Маленькая белокурая девчушка прыгает на кровати. В глазах огоньки, она готова к шкоде, но звучит колыбельная. И вот уже через несколько минут движения успокаиваются, белокурое чудо укладывается на колени к своей бабушке и гладит ее черные без намека на седину волосы до пояса. Глаза бабушки черные, как самая темная ночь, непокорный взгляд вдаль. Руки пахнут не сдобой, а горькими травами и пряностями. Девочка думает, что ни у кого нет такой бабушки. Действительно, ее бабушка не похожа на бабушек в платочках с добрыми глазами, готовых на любые неудобства, лишь бы было хорошо домочадцам. Ее бабушка – черная птица корнями из Персии. Оттуда в Российскую империю мать бабушки сбежала с влюбленным в нее турком. Бабушка – потомок персидского рода, она помнила турецкий и фарси – языки, на которых разговаривали ее отец и мать. Песни пустынь, стихи старейшин, строки из Корана, колыбельные и легенды. Колыбельная из детства.

Иру – вихрь эмоций – могла успокоить только бабушка. Она же лечила ее, маленькую, после тяжелого воспаления легких. Выгнала всех из комнаты, разложила стеклянные бутылочки, травы и мази. Врачей не пускала – читала что-то вполголоса, зажигала травы, втирала мази. Ирочка почти все время спала на руках, уставшая и измученная болезнью, которая никак не проходила, но через неделю бабушка вышла из комнаты и позвала свою дочку – мать Иры:

– Нино, иди, корми свою бурю в пустыне. Больше болеть не будет, хватит и этого.

Нино обняла мать и забрала в свои объятия самое дорогое сокровище – свою девочку. Врач, приглашенный вечером, с уважением расспрашивал, как лечили. Все нюхал, долго пил чай на кухне, узнавал, можно ли ему узнать, что и как давали девочке. Лекарств в СССР было не достать, а домашние лекари ценились на вес золота, но бабушка отмахнулась:

– Нет, это не для вас знания, не для ваших детей. И не просите, загубите, а я виновата буду.

Ирочка, бледная, сидела рядом в кресле, в старой шали, побитой молью, и оттого особенно родной. Она сверкала глазами, еще не могла звонко говорить и бегать, но уже была готова выздороветь. Обводила взглядом сидящих за столом. Врач в белом халате с чайной кружкой, разминающий между пальцами листочек засушенной на зиму полыни; мама, светящаяся оттого, что дочь пошла на поправку, то и дело бросающая на нее взгляды; папа – красавец-танцор ансамбля: гибкий, стройный, горячий, как огонь, сейчас посматривал на тещу с почтением и задумчивой грустью, бабушка – гордая, независимая, сидела с поджатыми губами. Ей надоел этот разговор с врачом, и только хорошее воспитание не дало встать и указать назойливому гостю на дверь. Ира еще раз обвела глазами комнату и уснула.