Трудно представить себе более несуразную картину. Дикий бородач в костюме высшего эстетического достижения цивилизации. Ворот рубашки застегивался с огромными усилиями и давил на шею, давно отвыкшую от любого правила этикета. Галстук-бабочка был уже чрезмерным излишеством. Огрубевшие ноги не влезали в лаковые туфли, но профессор заставил себя превратиться в счастливого лауреата Нобелевской премии.
Не теряя ни одной минуты, Афа закинул под кусты саквояж со старой одеждой, помчался обратно в селение, к океану, к Даше.
Солнце, сменив окраску мира на желтую, плавно опускалось в воду, когда на верхнем краю тропинки появился профессор. Даша, которая за все это время даже не сдвинулась с места, закричала имя мужчины на все побережье, кинулась навстречу Афе. Вжавшись друг в друга, они стояли у скалы с водопадом.
– Афа, Афа… – изредка шептала Даша, пытаясь отодвинуться, чтобы рассмотреть профессора.
Подхватив женщину на руки, он торопился к океану. Темнело быстро, и профессор спешил. Сбросив фрак, Афа расстегнул рубашку на Даше. Рубашка упала за спиной женщины. Нагнувшись, профессор развязал шнурки на сандалиях Даши. Еще раз подхватив ее на руки, Афа пошел к воде, стараясь скинуть свои туфли до первой волны.
Океан лизнул ноги профессора и через несколько шагов уже поглотил тела теплой водой. Не разнимая тел, Афа и Даша медленно покачивались на глубине волны, доверяя ей свое самое драгоценное чувство – радость от «кожаной одежды».
Афа легко поворачивал женщину, волна помогала ему. Неожиданно он остановил всякое движение и, оттолкнувшись от дна, впился в Дашу своим чувством плоти. Даша вскрикнула и тут же закусила губу, замерла. Они не двигались несколько минут, и только набегавшие волны рисовали узоры черными волосами женщины.
Солнце уже давно утонуло где-то за океаном, а профессор и Даша все еще стояли в воде, прижавшись друг к другу. Маленькие рыбешки не ожидали ночных пришельцев и теперь удивленно тыкались носами в счастливые тела людей. Холода не было. Или просто никто его не замечал. Афа следил за собой, за каждой своей мыслью, каждым оттенком настроения. Разгоряченная апатия, которую так боялся профессор, не наступала. Наоборот, он каждой своей клеткой чувствовал что-то мягкое, бесформенное, что теперь навсегда останется в Даше и будет принадлежать только ей. Нет, не только ей! Крошечная частица Асури так и осталась мужской, профессорской, теперь живущей в женщине, вызывающей у нее вечный восторг. Афа остановил мысли и начал еще раз: никакого сомнения, что профессор существовал в Даше реально, психически, физически, как угодно. Никакой метафоры в своих мыслях Афа не увидел, да и незачем было уделять этому внимание.
Профессор Асури отчетливо понимал, что именно так бесформенные волны и потоки сизого цвета формировались в тела, живые и самостоятельные. Так появился «Лотос», живущий теперь в профессоре, так появились осьминоги, дельфины, насекомые, птицы… Так когда-то появился и сам Афа. Сейчас это представлялось так ясно и отчетливо, что профессор, уже начиная подрагивать остывшим телом, улыбался.
Улыбалась и Даша. И каждый понимал, что оба они улыбаются чему-то одному и в то же время каждый своему, сокровенному. Профессор разглядывал женщину и чувствовал ее радость, восторг, возбуждение, жажду. А Даша совсем не испытывала ничего, подобного профессорским ощущениям. Ее мысли были тут же, в океане, совсем рядом, и можно дотронуться до них и даже увидеть. Женщина рассматривала профессора, и в этом состояла вся ее жизнь в этот момент. Ей и в голову не приходила даже мизерная часть тех рассуждений, которые роились в профессоре. Не заметив, как это произошло, Афа неожиданно увидел в себе своего отца, ясно-ясно почувствовав где-то в глубине целую жизнь, никогда ранее не принадлежавшую профессору. Он пытался уловить, хоть как-нибудь зафиксировать эти частицы отца, но всё куда-то исчезало, и если проявлялось, то совершенно спонтанно, хотя отчетливо и реально. Словно отцу не было никакого дела до Афы, Афанасия – он жил своей сосредоточенной жизнью, тайной для профессора.
Не теряя надежды, Афа настойчиво следил за своим отцом, он уже видел его, чувствовал, различал среди всех остальных оттенков, пляшущих внутри, различал совершенно незнакомые ощущения, так напоминающие отца, но совсем на него непохожие.
Профессор очнулся от холода, когда уже ясно представлял в себе сотни, а может быть, и тысячи своих предков, которых было уже невозможно отнести к своей цивилизации. Мысли и ощущения уходили так глубоко, что казались дикими, необузданными, темными и хищными. Афа видел нескончаемую цепь своих предшественников, уходящую в неразличимую глубокую синеву бесконечности и покоя.