Рейтинг лучших любовников

Вонючее чудище пошевелило сначала носом, потом плечом, но проснуться не пожелало. Вера ткнула старика почувствительней и, по-прежнему зажимая нос платком, чтобы не вдыхать его отвратительный запах, приблизилась к нему и гаркнула в самое ухо:

– А ну-ка встать!!! А то сейчас милицию вызову!!!

Старикан, у которого слово «милиция», видимо, вызывало какие-то очень приятные ассоциации, еще раз дернулся, открыл на удивление молодые светло-карие глазки, внимательно посмотрел на сверкающую люстру, потом поискал глазами того, кто мог ее включить, и наткнулся взглядом на Веру.

– О! Вероничка пришла! – сказал отвратительный старик, и его фиолетовые губы в белых и черных точках разъехались в стороны, обнажив полубеззубый рот.

– Не-е-ет… – выдохнула Вера и закрыла глаза рукой. Вероничкой ее называл отец, когда ей было лет пять. Она уже давно вытравила из своей памяти это имя – Вероника. Ей очень не понравилось, когда Зданевич по старой памяти ее так называл.

– Да я это, я! – продолжал улыбаться гадкий старикашка. – Твой папа!

«Папа» хотел было встать с кресла, но сил не рассчитал и упал в него снова. Хитрая мебелина, будто в насмешку, принялась раскачивать его, как на каком-нибудь детском аттракционе. На Веру накатывали все более и более густые испарения его давно не мытого тела и гнилого рта.

– Господи! Отец… – ужаснулась Вера и брезгливо отодвинулась. – Почему ты такой… грязный?

– Потому что без женского призору, – охотно отозвался Николай Петрович.

– По-моему, тебе «призору» хватало, насколько я помню.

– Так это когда бы-ы-ыло… – жалобно прогундосил он. – Когда я еще молодой был. А потом бабенции такие пошли, что за ними самими такой глаз нужен был…

– В каком смысле?

– А в таком, что все норовили что-нибудь у меня стянуть… Слямзить… так сказать… Не поверишь, всю твою мебель растащили! По гвоздикам и щепочкам!

Вера представила себе, каковы должны быть «бабенции», чтобы растащить складированную в одиннадцатиметровой комнате югославскую «жилую комнату», и еще раз брезгливо передернула плечами. Пожалуй, не стоит его ни о чем расспрашивать. Лучше поскорее турнуть «папу» из квартиры, а то ее потом не отмоешь. Кресло, похоже, придется выбрасывать. Жаль, конечно, но сесть в него она больше никогда не сможет.

– Ну ладно, отец, повидались, пора и честь знать! – строго сказала Вера и показала спиннингом в сторону двери.

– Чё говоришь? – с интонациями божественной Фаины Раневской пророкотал «папенька» и ковшиком приложил заскорузлую ладонь к уху, будто еще и плоховато слышал.

– Отец! Хорош мне тут косить под престарелого и убогого! Тебе же еще и шестидесяти пяти нет! – возмутилась Вера.

– Шестьдесят шесть мне, дочура, шестьдесят шесть… Вот, видишь, дожил, значит…

– Да в шестьдесят шесть мужики еще вовсю вкалывают и на пенсию их не выгнать, а ты что? В кого превратился? – Кончиком спиннинга Вера с отвращением поддела воротник замызганного плаща неопределенного цвета.

– А я, Вероничка, есть оскорбленный и униженный… за доброту свою. Помнишь классику-то?

– Ну и кем же ты униженный? – поинтересовалась Вера.

– Подлым и вероломным женским полом, дочура, то есть, проще сказать, женщинами.

– Ну и чего ты от меня хочешь?

– А я, доча, буду у тебя жить! Не выгонишь же ты родного папу?

– То есть… как это жить? – Вера задохнулась уже не столько от вони, сколько от возмущения. – У тебя же двухкомнатная квартира!

– Была, Вероничка, квартира, не спорю… Была, да вся вышла… – объяснил папа и тяжко вздохнул.

– Как это «вышла»?

– Говорю же, доча, мир оказался полон вероломными и неблагодарными женщинами, которые в ответ на мою любовь взяли и лишили меня собственной моей жилплощади.

– Как это «лишили»?

– По суду, милая, по суду. Оказалось, что я… будучи… в нетвердой памяти подписал бумагу, будто бы я квартиру отписываю в подарок любимой женщине…

– Какой еще любимой женщине?

– Ну… такой… Татьяне Исаевне… Видная такая женщина… – и он попытался изобразить руками, насколько она видная.

Родительская квартира интересовала Веру только в том приближении, чтобы в нее мог убраться этот отвратительный старикашка, по недоразумению приходившийся ей отцом. Но если он не мог туда убраться, то причину этого стоило выяснить поподробнее.

– Ты хочешь сказать, что в твоей квартире теперь прописана какая-то Татьяна Исаевна?

– Точно так, Вероничка, точно так, – согласно закивал головой Николай Петрович. – Татьяна Исаевна! И не какая-то, а Псарникова! Очень выдающаяся женщина!

– Псарникова, значит… А ты, значит, не прописан?

– Выписала она меня…

– А ты где был при этом?

– Ну… я же сказал: я был в это время… в нетвердой памяти…

– Пьян, что ли?

– Ну почему сразу пьян? Так… выпимши… И по причине преклонного возраста плохо ориентировался… в пространстве. А она – эта… крокодила… Татьяна, грымза старая, уловила момент – раз – и… квас!