Река детства (сборник)

А тут – отборные плоды сорта «осеннее полосатое»! Сладкие и ароматные! Как только осы улавливали пахучий «шлейф» лодки, они без сожаления расставались с тощими головками татарника и кидались в погоню. Они ползали по лодке, забирались мне в волосы и щекотали шею. Они искали лазейку в заветный ящик. На нем сидел Пыж. В густой Пыжевой шубе устойчиво держался запах «осеннего полосатого». Осы липли к Пыжу, как к меду. Он отщелкивался по-волчьи.

Чак! – мимо. Чак, чёлк!

– Ох, смотри, Пыж, «рубанет» тебя оса!

Чёлк, чёлк! – опять мимо. Чак! – и пес вскочил, завертелся, скалясь и строя рожи, отплевываясь от осы. Лодка накренилась. Пыж спрыгнул и поплыл к берегу: ну тебя с твоими яблоками!

А в ящике шло пиршество. Осы выгрызали в яблоках пещеры и, опьянев, засыпали. Я извлекал их соломинкой, вялых и сонных, сомлевших от блаженства. Выбранные осами яблоки были всегда самыми спелыми и сладкими.

Шершень тоже оса, только раза в два больше. Но жалит больнее, чем оса, не в два раза, а, пожалуй, раз в десять. Разнесет укушенное место, и, бывает, даже температура поднимется. Правда, ни осы, ни шершни первыми обычно не нападают.

На открытом берегу я увидел необыкновенную лесную яблоню. На всех диких яблонях яблоки с грецкий орех, а на этой – как в Колином саду. Захотелось мне отведать лесного яблочка и сравнить с теми, что были в ящике. Я забрался на дерево, тряхнул. Посыпались яблоки. И тут же раздалось грозное гудение. Шершни! Я спрыгнул, подхватил первое попавшееся яблоко и кинулся бежать.

Целое и красивое снаружи яблоко было почти полностью выедено изнутри. Одна кожура. Так обработали его шершни. Я все-таки попробовал его. Оно было не таким вкусным, как из сада, но несравненно слаще, чем другие дички. Сидел, наверное, на берегу рыбак, грыз, глядя на поплавок, яблоко, кинул через плечо огрызок, и поднялось из него дерево, сманившее шершней со всей округи.

Там, где много ос, много и щурок. Осы – их излюбленная добыча. Оперение у щурок, как у райских птиц, окрашено красным и желтым, синим и зеленым. Щурки – землекопы, роют для своих гнезд норки. Только селятся не поодиночке, как зимородки, а компанией. Не раз я видел поселения щурок в подмытых рекой берегах. Осыплется берег, и откроется обрыв, слоеный, как торт наполеон. Верхний слой, самый черный, густо пророс корнями трав. Под ним серый, посветлее. А дальше и желтый, и коричневый, и снова черный. Так меняла свое русло речка, наносила глину, ил и песок. Щурки для своих гнезд выбирают слой помягче. Весь этот пласт, как из пулемета, черными дырками прострочен.

Однажды, когда я подплыл к такому обрыву, выпорхнула из норок стайка пестрых и стройных, чуть поменьше скворца, птиц – щурок. Будто радуга вспыхнула над рекой! И затараторили наперебой, как камешки в ручье посыпались: «Чур-р-р, чур-р-р, чур-р-р…»

Потому, наверное, и называются «щурки», что имя свое выговаривают.

Охотятся щурки высоко в небе и все время ведут гурчливую болтовню. Каждый день я слышал в поднебесье говорливых щурок, а видел близко только в этот раз.

Богатырские кони

На берегу стояла девушка в синих шароварах и бело-голубой динамовской майке. Она держала в поводу коня. Коня-великана. На его широченной спине можно было улечься, как на диване. Его толстые ноги были похожи на колонны, а копыта – на перевернутые небольшие тазики. Но удивительнее всего была его масть – белая с шоколадными пятнами. Или шоколадная с белыми пятнами. Пожалуй, белого и шоколадного коню досталось поровну.

Конь пил. Круглые глотки прокатывались, как мячики, по его склоненной шее. Казалось, речка изменила течение и потекла к его губам. Даже подводные травы повернулись, тянули длинные листья туда, где пил конь. А он засасывал Битюг и тяжелел. Его копыто, накрывшее травяную кочку, медленно погружалось в воду.

Девушка щурилась от солнца и легонько посвистывала. Так делают всегда, чтобы лошадь напилась всласть. Ветерок-полуденник перебирал белокурые волосы девушки и шевелил тяжелую гриву коня, закрывавшую ему глаза.

На лугу паслись еще два коня, такие же мощные и гривастые. Только масть их была обычной: один – вороной[7], а другой – гнедой[8]. Их начищенные бока блестели на солнце. Кони похрустывали травой, отмахивались от слепней пышными хвостами и топали ногами. Зеленый бережок вздрагивал от их копыт и отдавался глухим звуком. Наверное, именно такие кони носили богатырей Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича, когда они объезжали границы Руси, охраняя ее от супостата.

– Кони, вижу, пасутся. Где же чудо-богаты-ри? – спросил я девушку.

– А зачет пошли сдавать. Мы тут на конеферме на практике. А я вчера сдала.

– Хороши битюги на Битюге! – похлопал я по бело-шоколадной шее.

Но девушка даже не улыбнулась. Для нее эти слова не были каламбуром.