Река Гераклита

— Что я могу сказать? — Врач с профессиональной тщательностью вытирал полотенцем руки. — Это может наступить сегодня, завтра. Непонятно, как он вообще держался столько времени. Рак позвоночника скоротечной формы не дает таких отсрочек. Не-по-нят-но!..

— Что вы, доктор, — голос Наталии Александровны звучал будто издалека, — очень даже понятно.

Зазвонил телефон. Стройная, подтянутая, нисколько не потерявшаяся перед лицом смерти самого близкого и дорогого человека, Наталия Александровна сняла трубку.

— Что за люди!.. — пробормотал врач, складывая свой чемоданчик.

— Ирина? Не кричи так. Что-о? — Ты сама это слышала? Официальное сообщение? Девочка моя… — ясный голос дал трещину. — Я должна сказать об этом отцу, боже упаси, если… Все станции мира? Боже мой, какое счастье! А ну, повтори еще раз.

Она положила трубку, быстрыми шагами пересекла комнату и вошла в спальню Рахманинова. Дежурившая у его постели сестра тут же встала и вышла.

Рахманинов лежал на спине с закрытыми глазами. Заострившиеся черты предвещали скорый исход. Казалось, он спал. И Наталия Александровна заколебалась: стоит ли нарушать его сон, который может перейти в тихую безболезненную смерть, или же она обязана обречь его на последние содрогания жизни?.. Тихим, неокрашенным голосом, словно надиктовывая кому-то текст, она произнесла:

— Разгром немецких войск под Сталинградом… — Подождала и снова: — Разгром немецких войск под Сталинградом… — И опять: — Разгром немецких войск под Сталинградом…

И этот чуть слышный голос пронизал тьму, окутавшую сознание умирающего. Что-то дрогнуло в лице Рахманинова. Напряглись складки на лбу. Открылись глаза. Прояснели.

— Разгром немецких войск под Сталинградом, — не повышая голоса, проговорила Наталия Александровна. — Остатки шестой армии Гитлера капитулировали. Фельдмаршал Паулюс сдался в плен. Сталинградская битва выиграна Красной Армией. Говорят все радиостанции мира.

Рахманинов ничего не сказал, только слеза покатилась через щеку по длинной морщине. Худая рука высвободилась из-под одеяла и сразу нашла руку Наташи.

— Я дал слово Федору… Я там… там, Наташа!.. Ты меня понимаешь?..

— Да, милый.

— Я люблю тебя, Наташа… Я трудно жил, но сейчас, сейчас… Господи, колокола! Откуда колокола?..

По развороченной, словно вывернутой наизнанку земле Ушастый тащил смертельно раненного Ивана.

Иван открыл глаза.

— Не трудись, сынок… Всё… Слышь?..

Ушастый опустил Ивана на землю.

— Дожил… — сказал Иван и улыбнулся спекшимся ртом. Чуть приподнялся и произнес с выражением детского удивления: — А хор-р-ро-шая вышла у меня жизнь! — и откинулся, и перестал быть.

Ушастый стал копать могилу короткой шанцевой лопатой…

Над телом Ивана вырос рыжий холмик глинистой земли.

Ушастый — он сильно изменился за дни наступления, будто перескочил через возраст (если пощадит его война, он станет настоящим музыкантом, ибо наслушался небывалой музыки) — нашел фанерку и написал на ней что-то чернильным карандашом; воткнул в землю железную полосу и прикрепил проволокой фанерку.

Для памяти людей осталось: «Здесь лежит храбрый солдат Иван. Друг Рахманинова».

Две могилы в разных концах земли: Рахманинова на чужбине: высокий русский крест и надпись: «Сергей Рахманинов», в изножии цветы, и затянувшийся травой, ромашками холмик Ивановой могилы на сталинградской горестной земле; на фанерке еще можно разобрать его имя.

Тишина. И в нее упал удар колокола. Забили колокола. Незримые. Колокола неба, которое одно на всех жителей земли. Колокола победы над злом, искупления, прощения, примирения и не забвения, а вечной памяти.