Река играет (повести, рассказы)

Павел Семенович посмотрел в лицо нового собеседника. Это был культурный человек, одетый аккуратно, с умными глазами, твердо глядевшими из-под золотых очков, которые он прилаживал обеими руками…

– Да? – сказал Павел Семенович… – Вы, значит, тоже слышали…

– Да, слышал. И меня интересует… ваша точка зрения, которая, признаюсь, мне не вполне ясна…

– Да?.. Действительно, может быть, я не вполне ясно это… Я хотел сказать… что, в сущности, все так связано… И эта взаимная связь…

– Налагает общую ответственность?

В лице Павла Семеновича блеснуло радостное оживление.

– Вот! Вы, значит, поняли? Именно – общую… Не перед Иваном или Петром… Все, так сказать, переплетается… Один по неаккуратности бросит апельсинную корку… другой споткнулся и, глядишь, – сломал ногу.

Новый собеседник слушал со спокойным вниманием. Но в это время в вагон вошел опять Петр Петрович, который ошибся станцией, и, окинув обоих несколько ироническим взглядом, сказал, вешая на крючок фуражку:

– Ну вот, теперь, – не угодно ли – корка!

– Нет, Петр Петрович, – сказал Павел Семенович серьезно. – Вы это напрасно так… Тут, конечно, вопрос, так сказать…

– У вас, я знаю, все вопросы, в самых простых вещах… – сказал Петр Петрович. – Не стесняйтесь, пожалуйста. У вас есть достаточно слушателей.

– Да, пожалуйста, – подтвердил господин в золотых очках.

– Извольте… Я охотно, тем более, что все это мне, все равно, не дает покоя… Я остановился на?..

– Вы остановились, – насмешливо помог ему Петр Петрович, – на Алкивиаде… История, так сказать, древняя. Теперь последуют средние века…

Павел Семенович не обратил внимания на соль этой остроты и обратился к новому собеседнику:

– Да, так видите ли. Дело находится в таком положении: Гаврило женился, живет себе… В столе у г-на Будникова лежит билет с двумя чертами… ходят об этом нехорошие слухи и, как всегда, в преувеличенном виде. И не знает об них один только Гаврило, – работает себе по-прежнему, лезет, так сказать, из кожи, старается… Мускульная эта симфония в полном ходу, глаза так и лучатся общим довольством и благорасположением…

И вдруг, однажды, натыкается на него в этакую минуту Рогов. Шел по панели мимо двора, остановился, подумал о чем-то и подозвал Гаврилу.

Ну, тот русский человек, добродушный… Не так давно толкался, а тут забыл. «Чего, говорит, тебе?» – «Поди сюда, дело до тебя. Спасибо скажешь».

Признаться, что-то толкнуло меня. Хотел подозвать к себе этого Рогова и, чувствуя, что затевает он скверность, – остановить его. Но это было уже после Алкивиада… вообще, не надеялся я уже на себя. Так и остался у окна. Гляжу, – оставил Гаврило лопату, подошел и стал слушать. Сначала в лице его видно было только недоумение, отчасти даже пренебрежение. Но потом все с тем же видом колебания он отвязал фартук, пошел к себе во флигелек, надел картуз и вышел к Рогову… И потом они вместе пошли по улице и свернули к береговому откосу… А через минуту вышла к воротам Елена, стала у калитки и долго смотрела вслед двум удалявшимся фигурам… И в глазах у нее были печаль и испуг…

И действительно, с этого самого дня характер у Гаврилы круто как-то изменился. Вернулся он несколько, как будто, пьяный… Может быть, от водки, а может быть, и от огромности непосильного бремени, которое вдруг навалил на него Рогов… Во-первых, и сумма совершенно подавляющая: гора денег, превышающая самую его способность счета. И потом – источник этого богатства, возвращающий невольно мысли к прошлому Елены. Наконец, недоумение, почему Елена ему ничего об этом не сказала, и отсюда, может быть, нехорошие подозрения… В общем, разумеется, полный душевный сумбур… Две черточки, которые г-н Будников провел на билетах, – по душе Гаврилы прошли, очевидно, всего глубже и больнее… Ну, соскочил простодушный человек со своего центра. Вся эта симфония непосредственности и труда внезапно оборвалась… Заметался мой Гаврило беспорядочно, как отравленный…

И начало его ломать… Сначала все ходил угрюмый, с каким-то потемневшим лицом. Работа у него стала валиться из рук: то топор швырнет, то лопату сломает… Совершенно как хорошо пущенная машина, в которую вдруг сунули бревно… Когда же Будников удивленно и кротко стал делать ему вполне резонные замечания, что ведь вот лопата стоит денег и что он вынужден будет вычесть у Гаврилы из жалованья, – то этот кроткий прежде человек отвечал невнятными и нерезонными грубостями… А у Елены глаза все заплаканные…