Река Имен (СИ)

Я развернулся на пятках и уселся на кровать, кинув рюкзак в ноги. Саша тяжело вздохнула и куда-то ушла, но уже через минуту она снова появилась в комнате с планшетом в руках, и закрыв за собой дверь она прошла вглубь комнаты, садясь на компьютерный стол. Она окинула меня внимательным взглядом, будто видела в первый раз и прямо сейчас решала, можно ли мне доверять. Стол стоял у самого окна, и поэтому мне пришлось извернуться, чтобы не разрывать зрительный контакт.

-В тебе что-то изменилось, – задумчиво заключила она.

-Миша сказала то же самое, – это вызвало во мне странные чувства, губы сами собой изогнулись в кривое подобие ухмылки. Я повернулся к девушке лицом, приподнимаясь на руках и усаживаясь в позу лотоса, – Она сказала, что я будто бы повзрослел.

-Да, – она легко улыбнулась, – В нашу первую встречу, ты был будто неразумное дитя, заключенное во взрослое тело.

-А сейчас?

-А сейчас, – ее глаза наполнились тонкой грустью, – Сейчас ты выглядишь так, будто прожил сотни жизней и видел такое, что любому человеку и в самом страшном сне, самой дерзкой фантазии, не привидится. Это в твоих глазах. Я знаю такие глаза. Я их уже видела... Давно. Кажется в другой жизни.

-Во время войны, – понимающе кивнул я. Их отец был военным и она помнит всю войну и время до нее. Она знает очень много. Многим больше, чем могу я. Может быть, она видит в моих глазах лишь свое отражение.

-Да, – она судорожно вздохнула, будто все то время прошло через нее безумным ураганом оставляя после себя страх и хаос, – Странное было время. Не страшное. Нет. Тогда не было времени для страха. Страх был запрещен людям. Это было странное время. Люди убивали людей без особой идеи и цели, просто убивали по велению высших мира сего. Я помню сколько раз смерть проходила рядом со мной, так близко, что еще чуть-чуть, и мы бы соприкоснулись. Иногда она смотрела мне в глаза так, будто знала меня лучше меня самой. Иногда она гналась за мной, а иногда я за ней, но мы так и не догнали друг друга. Я звала ее. Многие звали, некоторым она даже отвечала. Но не мне. Сейчас это кажется странным и диким, но тогда это было нашей действительностью и мы просто жили. Как сейчас: нам привычно вставать по утрам, заваривать кофе и идти по делам, так тогда нам было привычно: спать в обнимку с винтовкой, не чувствовать голода и не плакать по умершим, ибо они не хотели, чтобы по ним плакали. Странное было время.

-Расскажи, – попросил я. Мне было интересно. Впервые за девять лет мне стало интересно что-то о войне. Но не это побудило меня об этой просьбе. Просто, ей нужно это мне рассказать.

-Рассказать, – задумчиво протянула она, все так же смотря на меня. Обычно, когда люди что-то вспоминают, их взгляд обращен глубоко в себя. Но она смотрела на меня. Смотрела так, будто считывала информацию с меня, как с открытой книги, – Когда я родилась, война еще не была официально объявлена, но она уже была. Давно была. Наш мир, будто год за годом, столетие за столетием тлел, как плотные листы бумаги, медленно, но верно. Большая часть моей жизни – война. Долгая и тягучая. Сейчас, в учебниках истории, все выглядит так, будто война началась на ровном месте. Будто раз – и заалел костер, но нет, все было не так. Просто тлеющая бумага однажды заразила своим огнем заранее подготовленные бревна. Все шло к этой войте. Так было запланировано, не теми, кто разложил бумагу и подготовил кострище, нет, все было подстроено теми, кто давным-давно зажег спичку, от которой все и разгорелось... – она опустила взгляд, будто дочитав главу. Итан рассказывал мне об этом, только не так, не с таким чувством. Его рассказ тоже был эмоционален, но это был рассказ историка, человека науки, а сейчас, когда слышишь это от того, кто своими глазами все это видел и кто пропустил все это через себя, все видится совсем иначе. Не как голый факт. Я будто увидела те миллиарды людей, чьи имена истлели вместе с бумагой. Она вновь подняла на меня взгляд, – Там не было детей. Совсем не было. С того самого момента, когда ты родился – ты взрослый. Никто не плакал. Но мы смеялись, много смеялись. Смеяться нас учили в первую очередь, потому что прожить можно без чего угодно, но только не без смеха. Даже если у тебя нет воды и еды, без смеха ты все равно умрешь быстрее, ибо без него ты потеряешь веру. А без веры жизнь не нужна. Смех – это и есть жизнь. Я не помню свою маму, она умерла, когда я еще была совсем маленькой, но я помню ее смех. Это было то доброе и теплое, благодаря чему я все еще жива. Только так нам удалось выжить. Каштанка, ее смех очень похож на смех моей мамы. Они не похожи внешне, но смех... Смех это как душа человека, пока есть смех – ты жив. Нет смеха – значит, ты мертв.

-Только я не жив, – усмехнулся я, всматриваясь в ее алые глаза, так глубоко, как только можно. Хотя нет, уже нельзя. Это слишком личное, – Я не помню, когда в последний раз смеялся.

-А если напрячь память, – взгляд ее сделался живым, будто она вышла из транса. Она склонила голову на бок.