Река на север

— Я понимаю, что это мой звездный час, — заговорил Губарь быстро, наклоняясь через стол и размахивая вилкой так, что Иванову показалось, что он ткнет ему в лоб, — что такое бывает раз в жизни. Но дай мне хоть раз побыть самим собой!

— На здоровье, — сказал Иванов. — Но почему? — спросил он.

— Что почему? — переспросил Губарь. Вилка, нацеленная в Иванова, недоуменно замерла в воздухе.

— Почему ты ничего не сделал?

— Тьфу ты, черт! — Губарь сморщился, как от зубной боли. —Я ж тебе говорю — пропала кассета, по крайней мере... Ни Витька, ни кассеты. Звонила Вета...

— Что она тебе сказала? — На мгновение он даже закрыл глаза и почувствовал, как мышцы на лице разгладились и успел подумать, что совершил глупость, но еще не понял, какую, и что надо что-то предпринимать.

— Ничего. Сказала, чтобы я не рыпался.

Вот откуда проистекала его слабость — от его Веты, он не учел этого.

— А-а-а... — догадался он, — это твой Витек.

— Витек, — согласился Губарь. — А что делать? Что делать?

"Бежать", — чуть не посоветовал Иванов.

— Если бы я только мог... — начал Губарь, — если бы только мог. — Он снова впал в философствование. — И бумаги твои тоже пропали... Все перерыли. Пришлось уборку делать.

Иванова передернуло.

— Никогда себе не прощу, — добавил Губарь, ничего не замечая. — Только сейчас, только сейчас я понял...

Иванов поднялся. Надо было что-то делать. "С меня достаточно!" — чуть не бросил он ему.

— Погоди! — Губарь вскочил. — Я тебе не все рассказал. —Он натягивал штаны, не попадая ногой в штанину.

Иванов, играя желваками, молча пошел к двери.

— Да погоди ты! — крикнул Губарь.

Он нагнал его уже на улице, нервно застегивая рубашку.

— Дай слово сказать! Я только сейчас понял, что наконец-то стал самим собой, что только в сорок лет ты мыслишь трезво и ясно, что у меня такое ощущение, что только сейчас я начал жить... что...

Они вступили в переулок, а Губарь все разглагольствовал, воздевая длинные руки в темное небо, похожий в своей безутешности на плакальщицу. Они почти пересекли переулок, когда сверху, из упирающегося в небо переулка, беззвучно надвинулось что-то черное, огромное. Но Иванов ничего не заметил, потому что в этот момент повернулся к Губарю и увидел, как Сашка с искаженным лицом потянулся к нему и как бы на излете своего движения, почти падая, ударил в грудь. В следующее мгновение он уже сидел на газоне и ощупывал свою голову, которая, казалась, готова была лопнуть. У него было такое ощущение, что он пропустил что-то чрезвычайно важное. Он сидел и тряс головой и не мог ничего вспомнить. В доме напротив стали зажигаться окна и послышались голоса — вперемешку женские и мужские. И вдруг понял, отчего у него в ушах все еще стоит страшный грохот и визг тормозов, и в ужасе вскочил. Сашка лежал на мостовой лицом вверх, и из его затылка текла черная кровь.

XIV.

Крался вдоль стен. Перебегал улицы. Сторонился неизвестно кого.

Машина, вывернув из переулка, ждала, когда прохожие достигнут тротуара. Иванов увидел только шевелящиеся рыбьи губы на вялом лице водителя и фигуры за его спиной. Автоматически перевел взгляд вправо, где должна сидеть женщина. Какова она должна быть с таким мужчиной? С удивлением узнал Саскию — накрашенную и яркую. Она с вызовом посмотрела на него. "Ах, вот как!" — воскликнул он про себя и в этот момент увидел все ее будущее: хищно изогнутая шея и подбородок, торчащий, как клюв хищной птицы. Она повернула голову и что-то сказала водителю. От ее вечной маски раздражительности не осталось и следа — показалась ему даже веселой и беспечной. Такой он давно ее не видел. Забыл. Водитель с рыбьим лицом дал газ, и машина, взвизгнув шинами, помчалась дальше. В открытое окно на прощание еще раз мелькнул рыжий клок волос. Последнее, что он заметил, оборотившись вслед, — ее торжествующий взгляд в боковое зеркало и нервный жест, которым она поправила свисающую прядь: "Ах, волосы лежат не так!"

* * *

Ночью прилетала птица и кричала: "Фух-хх..." На рассвете с реки наползал туман. Днем звенели мухи, в траве перепархивали воробьи. Под завалинкой пел сверчок. Келарь бродил по дорожкам в сатиновых трусах. Налетающий ветер вздымал ободок седых волос. Кожа на лице у него была, как черепица на крыше. Заговорщически косясь, спрашивал:

— Изволите писать?

Любопытство делало его похожим на краснеющего студента.

— Изволю, — отвечал Иванов.

— Мой сын тоже...

Иванов вопросительно задирал брови.

— Стихи... Однако, жарко. — Конфузясь, он снова уходил в сад, чтобы через полчаса поставить на подоконник банку с малиной и прошептать:

— Ягодки не ходите?

— Премного благодарен, — кланялся Иванов.

— Тебе-то самая выгода. — Вдруг по-свойски наклонялся Келарь и понимающе кивал головой.

— В чем? — интересовался Иванов.

— Слышал же... — таинственно сообщал он, многозначительно замолкая.

— Я тоже... — улыбался Иванов.

— Ищут? — спрашивал Келарь.

— Ищут, — обреченно сознавался Иванов.

— Не найдут, — убежденно говорил Келарь, — пока ты здесь, не найдут.

— Спасибо, — отвечал Иванов.

— Эпроновцы своих не сдают, — он подымал сжатый кулак. — Никто не пройдет.