Река Найкеле

Ровно двадцать дней назад я закончила трехдневный труд. Это был труд кружевницы, но не той, что плетет свои кружева на продажу, сутулясь и стуча десятками пар коклюшек с намотанными нитями. Это был мой единственный сакральный танец, и нить у меня была одна. Я доставала ее, белоснежную, прямиком из своего сердца, чтобы свить покров тайны для своего последнего превращения. Мой покров ничем не напоминал саван. Он выглядел так, как упаковка дорогого подарка, выдержанная в стиле хай-тек. Тончайшее полотно, благородно замятое по форме моего тела, было невесомым и прочным, оно блестело на солнце и не намокало под дождем. Мне не хватило времени на то, чтобы им налюбоваться. Начавшаяся трансформация уже лишала меня сознания.

А теперь мне было тесно. Плотный кожистый футляр, в котором я провела последние три недели в непрерывной медитации, определенно стал слишком мал. Он высох, и теперь, я чувствовала, его наполнял запах дубовой коры. В голову вдруг хлынул целый поток ассоциаций и смутных воспоминаний. Стенки чехла, внутри которого я теперь едва помещалась, на просвет давали тот золотисто-коричневый оттенок, что присущ коньяку. Дубовые бочки, вспомнила я. Те самые, из дубов леса Тронсэ, сделанные без единого гвоздя. Как и тот сосуд, в котором я нахожусь сейчас. Доля ангелов, вспомнила я. Так называют то количество коньячного спирта, что потихоньку испаряется из закрытых бочек. Мне тогда нравилось представлять себе ангелов, искристых, смеющихся, сотканных из ослепительно-белого света, являющихся в погреба за своей долей.

Я шевельнулась. Раздался чуть слышный хруст, переходящий в треск. Оболочка, похожая на кирасу из полированной кожи коньячного цвета, лопнула от моих движений. Измятый несвежий кокон тоже не мог удерживать меня внутри. В эту секунду даже я сама не сумела бы остановить сумасшедшее биение моих крыльев. Белоснежных, с затейливым черным рисунком, с серебристой опушкой, горностаевых, августейших. Я, имаго Ethmia Pusiella, летела навстречу поздним солнечным лучам, черно-белая, как знак Дао, как шахматы — мудрейшая из игр, как все в этом мире, если смотреть на него глазами обычного человека. Самого обычного, не ведающего о прошлых жизнях, но мечтающего о жизнях будущих, в одной из которых ему выдадут ослепительные ангельские крылья за все его заслуги, за всю немыслимую работу над собой, которую он еще даже не начал.

* * *

Вы знаете, что такое невинность?.. Скажите, вы помните ее? Нет, в прикладном, околосексуальном смысле этого слова конечно же я тоже помню, я ведь была ребенком. Не понимающим, что стыдного в наготе. Я помню невинность как состояние, когда дух твой не смущен знанием, вожделением, страстью. Но абсолютной, овечьей невинности я вспомнить не в силах. Сколько себя знаю, чувство вины за что-нибудь преследовало меня постоянно. Я была недостаточно хороша для того, чтоб наслаждаться родительской любовью.

Когда мне исполнялось пять лет, я была у бабушки, в большом и хмуром деревянном доме. Я заспалась часов до десяти, и бабушка принесла мне молоко и кусок пирога с повидлом прямо в постель. Она поздравляла меня с днем рождения, а я сгорала со стыда. Я чувствовала себя виноватой за то, что старой и больной бабушке пришлось все это делать для меня. Да я бы и не вспомнила про свой день рождения. Невинный возраст не спасает нас от этого чувства. А может, я просто никогда не умела принимать заботу.

Когда пять лет исполнилось одному человеку, с которым мы потом были близки, его мать застукала его в постели с шестилетней соседской девочкой. Они занимались сексом в прямом смысле этого слова. У девочки был брат-подросток, который их подучил. Чтобы не нанести сыну психологическую травму на всю жизнь, мать не стала ругать мальчишку, а лишь взяла с него обещание больше не делать этого без спросу. К слову, всю историю я услышала именно от нее. Потом он говорил мне, что не чувствовал стыда за содеянное. Но что стало с невинностью, если в девятилетием возрасте он нарушил данное матери обещание — и больше никогда уже не спрашивал у нее разрешения?

Давным-давно мне попал в руки пробник духов Innocence от Chloe. Названия некоторых духов обещают добавить нам нечто недостающее. Эти — обещали невинность. Ею они и пахли. Я повсюду скупала крошечные пробники: большие флаконы стоили баснословно дорого, они стоили миллионы приблизительных павловских рублей. Запах был нестойким, как и полагается запаху с таким названием. Я экономила духи, капая ими на ватку, которую прятала в лифчик перед вечеринкой.