Река Найкеле

Мне было двадцать восемь, и это был мой первый запой. Может, с медицинской точки зрения запоем это и не было, но алкоголь я пила ежедневно, примерно с октября. Каждый вечер в одном и том же баре, кроме понедельника и вторника, когда бар был закрыт, а я пила дома. Я была одной из достопримечательностей этого бара, врытого глубоко в мерзлую сибирскую землю. У меня там даже персональное креслице имелось в душном и длинном чиллауте, где на стенах портились от сырости изумительной красоты картины — всего сто долларов каждая. Но у тех, кто в этом баре бывал, такие деньги не водились. Однажды февральским вечером, сидя в креслице с не помню уж там какой бутылочкой пива, я любовалась висящей напротив картиной: то ли зебра, то ли собачка с невыразимо печальными глазами ждет кого-то на изумрудном лугу. Потом заметила, что на скамейке под картиной сидит молодой человек и смотрит на меня. В этом, конечно, не было ничего удивительного: на то я и достопримечательность. Его лицо показалось мне красивым, а мне как раз пора было уходить. Я так и сказала ему: «У тебя красивое лицо. Хочешь меня проводить?» Он, конечно, хотел. По дороге он пытался развлечь меня беседой, но мне не хотелось слушать. Как ни странно, мне и потом почти никогда не хотелось, хотя ему наверняка было что сказать. Я велела ему купить пива, семечек и презервативы. К семечкам мы не притронулись.

Он спал тихо, как ангел, не храпел, не чесался; проснулся с улыбкой и сказал: «Я люблю это утро». Так и сказал. У него даже изо рта не воняло. Есть люди, которые перед сном вспоминают все гадости, произошедшие с ними за день, плачут в подушку и хотят сдохнуть. Есть и такие, которые ненавидят мир с утра только за то, что в нем проснулись. Но эту фразу я не слышала больше ни от кого, ни до, ни после. Улыбка у него была как у доброго доктора, только, пожалуй, немного малахольная, потому что очень уж долгая. Не знаю зачем, но мы начали встречаться. Встречались в баре, потом шли ко мне или к нему, почти каждый день. Он покупал мне четушки — водку или коньяк. Мы беседовали, и почти всегда мне было скучно, и я постоянно ему об этом говорила. Рассказывала бесконечные истории о том, как я жила, пока от меня не уехал Йоши. Показывала фотокарточки, ставила записи, читала стихи. Иногда я ревела, и он меня успокаивал. А я открывала платяной шкаф, вдыхала Йошин запах и снова ревела. Я была нездорова, и он ставил мне уколы. Если пропускал, то расстраивался. Его девушка, которую он очень любил, тоже от него уехала, причем в тот же город. Мы так и говорили друг другу: «Ты же знаешь, я не люблю тебя». Мы говорили это друг другу, как влюбленные, которые говорят, что любят.

Его задевало то, что мне с ним было скучно, и иногда мы пытались устроить какой-нибудь «экстрим»: ночью пили водку на местном рынке, закусывая пельменями из пластиковых стаканов, а потом прыгали с гаража в сугроб. Только это было не весело. Он втихаря писал картины маслом и подарил мне одну неоконченную. Она была наполовину желтая, наполовину голубая — то ли небо над степью, то ли берег моря. Мне она нравилась. Я повесила ее в кухне.

Мы встречались два месяца. Началась весна, и мы стали планировать путешествие. У него была куча знакомых в Европе, но он плохо говорил по-английски и плохо по-немецки. Я могла бы ему переводить. Это должно было быть долгое и увлекательное путешествие, и, когда мы его планировали, было не скучно. Потом он купил автомобиль. Я успела прокатиться в автомобиле один раз. Стыдно признаться, но с машиной он стал нравиться мне больше. Хотя, скорее всего, дело не в моей меркантильности, а просто автомобиль был ему к лицу. Мы ехали в бар. А когда остановились, я как раз начала какой-то монолог со слов: «Если бы я была твоей женщиной…» Он заглушил мотор, посмотрел мне в глаза и сказал: «Ты и так моя женщина». Я не нашлась что ответить.

На свой день рождения я поехала к Йоши в другой город. Я не была уверена, что он будет рад меня видеть, но он был рад. И сказал, что я могу остаться. Я позвонила на работу, позвонила родителям и подругам и сказала, что не вернусь. Всем, кроме него. Однако в чужом городе мне негде и не на что было жить, и еще через два месяца я вернулась. Если бы это был выдуманный рассказ, я закончила бы его так: «А когда я вернулась, оказалось, что он погиб».

Но все это — чистая правда. Просто он больше не захотел со мной встречаться. Наверное, ему стало скучно.

Бланка Нэгра