Река прокладывает русло

Пустыхин сиял. Дискуссия катилась по разработанному заранее расписанию, как поезд по рельсам. Все возможные счастливые случайности были организованы, все несчастные — обезврежены. Никто из противников не представил своей программы, танцевали все-таки от его печки. Конечно, полностью программа не пройдет. Пусть, он бросит им эту мелкую подачку, примет кое-что из поправок. Еще остался Лесков, вот он сидит, красный, нахмуренный, сжимает кулаки. Дурак, каждая мысль выступает у тебя на лице, как оспина, даже этого не можешь скрыть! А все-таки забавно: слова отравляют людей сильнее яда, пьянят крепче вина. Ведь ты отравлен словами «комплексная автоматизация», опьянен мнимой широтой технического горизонта. Неделин жевал эти слова, перекатывал языком, как комочек, из одного предложения в другое, а у тебя даже глаза горели, даже губы дергались. Ладно, собирай свои бумажные громы: если случайно и правду скажешь, все равно за вранье примут.

Неделин не торопился представлять Лескову трибуну, нужно было предварительно выяснить мнение остальных членов совета. А когда он сказал: «Слово имеет руководитель группы автоматики товарищ Лесков!» — по собранию волной покатилась тишина: люди прекращали перешептывания, усаживались поудобнее, лицом к председательскому столу. Крюк с недоумением посмотрел на Неделина: он уловил охватившее собрание возбуждение, но не понимал причину его.

Лесков начал свою речь заготовленной заранее фразой:

— Товарищи, я позволю себе… — но вдруг забыл, что именно он собирается себе позволить. Тщательно разработанный план выступления пропал, словно его утянули из-под руки. Лесков заглянул в блокнот, там мелькали какие-то знаки, слова и цифры, у него не было времени разбираться в них, — речь сама неудержимо рвалась, свободная ото всех расписаний, гневная и вдохновенная. Лесков сразу ударил по тому, что, по его мнению, составляло главное зло сегодняшнего совещания, по тому, о чем говорить не полагалось, хотя все понимали, что как раз в этом суть.

— Мне кажется, мы забавляемся игрой теней, — сказал он едко. — Вот слушаешь — и представляется, что идет горячий спор об одежде андерсеновского короля: одни с гордостью утверждают, что выполнили все установки по линии кройки и шитья, другие жалуются, что по их особенной части — строчке швов — задано излишне много работы, третьи, охваченные благородным негодованием, критикуют необоснованную трату золота и шелков. А король — гол, товарищи, гол, несмотря на всю сутолоку и шум вокруг его мнимой одежды!

Неделин нахмурился: Лесков выступал слишком развязно. Неделин покосился на Крюка, тот невозмутимо рисовал на листе для заметок маленьких чертиков с собачьими хвостиками крючком. Зато Пустыхин наслаждался: он откинулся на спинку стула, в упоении закрыл глаза. Самый опасный из его соперников совершал непоправимую глупость — возносил спор в такую высь, где уже нет высоты, а одна пустота. Он не критиковал недостатки, но все отвергал и всех оскорблял. «Бей, бей! — молчаливо поощрял его Пустыхин. — Когда зеркало в осколках, никто не интересуется, было ли оно кривым, кидаются хватать хулигана». Он все же отмечал некоторые достоинства. «Хлестко! — сказал он про себя с уважением. — Паренек умеет живописать яркие картины. Жаль, что в проектировщики пошел, ему бы в фельетонисты — мелких головотяпов пужать».

Пустыхину, однако, тут же пришлось отказаться от этого радостного заблуждения: уже не фельетонные насмешки, а цифры появились в речи Лескова.

Лесков с вызовом бросил собранию сведенные им в таблицу данные: на каждую тысячу человек, занятых на заводе, семьсот — больше половины — будут трудиться на подсобных немеханизированных работах.

— Как можно говорить о передовой технике, о скачке на высшую ступень, когда себестоимость продукции определяют у вас неквалифицированные люди, чернорабочие? — страстно обратился он к Пустыхину. — Вы понимаете этот абсурд: работает совершенный конвейер, а детали тащат к нему на спине? Да это же все равно, что настилать ковры прямо по грязи.