Река прокладывает русло

Бадигин, облокотясь о перила конвертерной площадки, рассматривал плавильный цех. Он любил это место, часто бывал здесь, когда начальствовал над конвертерами, не забывал его и сейчас. Отсюда открывалось все обширное помещение цеха — огромная отражательная печь, вытянувшиеся в ряд конвертеры; багровое дымное пламя клокотало в их горловинах, пронзительно свистел воздух в фурмах. Один из конвертеров закончил операцию, его выворачивали. Сперва ослепительно брызнули искры металла, заливая чугунный пол, потом выключили воздух — сразу стало тише, и мрачное красное сияние озарило все углы — в подставленный ковш с тяжелым грохотом ринулась струя металла. Около Бадигина остановился формовщик с ломиком в руках, он улыбался и тяжело дышал, на темной его брезентовке виднелись белые полосы — соль от пота.

— Любуешься, Борис Леонтьевич? — прокричал он, наклоняясь к уху Бадигина. — Тянет на старое дело?

Бадигин только кивнул, громовой рев воздуха в фурмах заглушал его несильный голос. Подавая руку рабочему, Бадигин показал на конвертер и прочертил в воздухе крючок, понятный ему и фурмовщику. Тот сконфуженно повел плечами.

— Немного есть! — крикнул он. — Три фурмы залило, воздух не поступает. Тяжело операция проходит — упустили!

Он отошел вручную пробивать своим ломиком фурмы — трубы, по которым подавался воздух в конвертер, а Бадигин снова повернулся в сторону отражательной печи. Он рассматривал ее, словно в первый раз увидел, размышлял над нею. В печи клокотал расплав, свистело пламя, извергаемое форсунками, у окон возились печевые, горновые разделывали летку — все это была обычная, давно известная картина, тысячи раз ее изучал Бадигин во всех деталях. Сейчас она казалась новой и неожиданной.

Хоть Бадигин ничем этого не показал, его больно уязвило грубое поучение Лескова: тот не постеснялся, он знал, что возражать ему нечего. Бадигин с неприязнью вспоминал резкий тон Лескова, его злое и красивое, какое-то высокомерное лицо — так обычно держат себя болтуны, жонглирующие высокими фразами, уверенные, что их не одернут. Но чем больше отдалялась эта неприятная встреча, тем полнее забывался тон, оставались мысли и претензии — Бадигин с невольным удивлением признавался себе, что и мысли Лескова серьезны и претензии основательны. Точно, они в своей работе теряются в мелочах, а он, Лесков, ничего не поделаешь, он видит шире, хватает дальше.

«Как же это получилось?» — допрашивал себя Бадигин с пристрастием. На это он тоже находил ответ. Лесков объявил автоматику технической базой коммунизма, нового в этом не было ничего, обычная, каждому известная формула. Новое было в том, что Лесков увидел реальные черты коммунизма вот в этом дымном, загазованном, гремящем цеху, в труде этих рабочих, одетых в жесткие от пота брезентовки. Бадигин усмехался, качал головой: странное понимание коммунизма, обычно его представляют себе по-иному. И он, Бадигин, видел его иным — огромные, светлые помещения, прозрачный воздух, везде блеск и чистота, рабочие в халатах, словно лаборанты… Что ж, это правильно, такими и будут заводы грядущего. Но где тот мост, который перекинется к этим сияющим заводам от нынешних дымных цехов? Когда совершится этот переход от настоящего в грядущее? Об этом он, Бадигин, никогда не думал. Как-нибудь совершится, построят что-нибудь новое и невиданное, это и будет переход, а там скачком, сразу во всем великолепии появится это желанное грядущее. А Лесков грубо кинул ему в лицо: «Слепцы! Переход совершается уже сейчас, он в ваших цехах, вы творите его, не ведая, что творите. Освободите ваших рабочих от тяжкого труда, сделайте работу их легкой, умной и радостной, это в ваших силах, это совсем просто! Вот вам первый настоящий шаг к коммунизму!» Бадигин пристально вглядывался в печь — на ее площадке стояла закрытая щитовая, там были сконцентрированы приборы управления, десятиметровые щиты с электронными регуляторами тянулись вдоль всей стены. Все это было запылено, запущено, не работало: обычные капризы тонких механизмов, болезни освоения. Так думал он раньше. Нет, не только болезни освоения, не только аварии с механизмами — первый блин выходил комом, хромали на первом шагу. Прав Лесков, прав.

Бадигин спустился с конвертерной площадки, пересек цех. Линия гремящих, огнедышащих конвертеров была теперь перед ним. Конвертерщики стояли у пультов управления, фурмовщики орудовали своими ломиками. Так немного еще осталось — вручить ломик автомату, перенести конвертерщика в закрытую кабину с телевизором, с кнопками управления. Каким умным и легким станет труд человека! И пусть даже этот цех останется таким же, те же стальные чудовища будут реветь в нем, изрытая пламя и дым, самое важное — человеческий труд станет иным, это и будет скачок в будущее, само оно, будущее, проросшее в настоящем.