Река снов. Александр

Тьма и молчание вокруг. Ничто не нарушает их. Свет и звуки не проникают сюда, и я давно уже погребен в этой молчаливой темноте. Я не чувствую прошедшего времени, оно течет где-то там. В те минуты, когда мой разум не спит, а, пользуясь какими-то колебаниями магического поля, способен воспарить из своей тюрьмы хоть ненадолго, я пытаюсь вырваться подальше от нее, глянуть на своих родных. Но это получалось не здорово и раньше, а сейчас получается совсем худо. Словно сеть обмоталась вокруг меня и держит. И меньше стало сил. Наверное, во мне идут какие-то непонятные процессы. Не то мой дух ослабевает и когда-то совсем не сможет вырваться, навеки оставшись тут. Или я трансформируюсь в кого-то. Я не могу ощущать себя, что с моими руками или ногами, бьется ли сердце, работает ли все остальное. Я еще чувствую себя живым. И все. «Мыслю, следовательно, существую». Так говорил какой-то ужасно древний философ по фамилии Декарт. А какой-то его современник посмеялся над этой мыслью, пародийно изменив ее в: «Прогуливаюсь, следовательно, существую».[9] Да, ощутил бы себя на моем месте, так не стал бы считать такую мысль заслуживающей насмешки.

Может, заклинание Не-Мертвого вышло на какой-то новый уровень, отчего я и оказался привязанным к месту заточения? Или просто я исчерпал возможности к дальнейшему существованию? Или все же я медленно, но верно превращаюсь в лича сам?

В последнем я совсем не уверен, но откуда мне в подробностях знать о ритуале Вечной Ночи? Точнее, я прочитал все, что написано в наших книгах. А сделал ли кто-то из личей что-то новое в ритуале — откуда мне знать? Может, ныне окончательно мертвый Ис-Винир смог обойтись без всяких там ядов и удалений внутренностей.

И даже филактерию упразднил — за опасностью ее утраты. Нет, стоп, в той эльфийской рукописи есть расссказ про помещение души Ис-Винира в некое кольцо со вставкой, которое некогда сожгли и прах развеяли победители лича с Четырехкратного поля. Ладно, значит, и Ис-Винир, и Ашмаи не смогли обойтись без филактерии, тут я ошибся. Но что-то они могли сделать новое…

Мысль моя мерцает в темноте и пытается разогнать мрак, как небольшая свеча, горящая средь огромного темного зала. Сразу за язычком огня и скромным участком, что кое-как освещается, лежат мрачные глубины темноты. Они нависают над крохотным огоньком, как черные грозовые тучи над горизонтом.

Такие ассоциации у меня рождает собственное бытие. И не хочется думать, что мерцает и готова потухнуть не только моя мысль, но и моя жизнь. Хотя я уже столько раз думал об этом. Еще до этого плена, и в нем тоже. Да, поневоле задумаешься об этом, раз за разом выходя против лича, против толпы его подручных, гуляя по зачарованному молчаливому лесу и каменным коридорам, полным ловушек и хищных тварей…

Жалею ли я об этом? Нет, я жалею о другом. О том, что не могу побыть со вторым сыном, научить его тому, что знаю и умею, посмотреть в глаза Алины, что-то сделать вместе с Валерием. Или об ушедших от меня ранее родных, что я не смог провести с ними еще немного времени, прежде чем они покинули меня. Тьма наваливается на душу, словно тяжкий груз, постепенно придавливая ее.

Мысль еще тлеет, озаряя сгущающийся мрак слабым лучиком. Cogito ergo sum.[10] Мыслю, следовательно, существую. Возможно, изменятся магические потоки и можно будет сказать и — аmbulo ergo sum.[11] Если удастся пролететь за границы этой тюрьмы…Если…

Глава десятая

Заканчивался третий учебный год. Вообще-то до мая еще две недели, да еще и весь май учиться надо, но ощущения, что учебный год заканчивается, одолевали меня едва не ежеминутно.

Потому что мне тяжело ждать. Не занятий, которые еще остались, не экзаменов, а все это время. Потому что я чувствовал, что мне нужно заняться спасением отца. И оттягивание этого — опасно. Да, я понимаю, что мне бы лучше еще подождать год (хотя бы его, а то и больше) подучиться еще чему-то, а потом уже рисковать, но мне не сидится на месте. Я чувствовал, что это уже надо делать этим летом. Или я опоздаю.

Отчего я и потерял покой и сон. Сна почти что не было. Я впадал в какую-то полудрему уже под утро, а потом уже надо было вставать. До обеда сил заниматься хватало, а вот часов с трех начинало клонить в сон. Так что на самоподготовке мне приходилось тяжело- я с трудом удерживался от того, чтобы не клюнуть носом в стол.

Пару раз таки заснул и проснулся с ужасом-что со мной произошло и где это я?

Потом голова включалась, и я понимал, что заснул, а Анфиса еще и делала ехидные замечания, что от моего храпа звенели стекла в книжном шкафу. Это она врет — я не храплю во сне. Может, потом когда-то и захраплю, но пока нет.