Река, текущая вспять

Невозможно было сосчитать, сколько времени прошло. В какой-то момент Томек вздрогнул. Он чуть не заснул, а этого ни за что нельзя было допустить. Во сне храпят и ворочаются. Нет ничего громче спящего человека! Неужели движение Томека насторожило зверя? Как бы то ни было, медведь зашевелился, встал и пошел… К счастью, не к повозке. Напротив, он удалялся от нее. В эту секунду Томек услышал голос Мари над ухом. Она шепнула ему:

— Они уходят…

«Уходят? — удивился Томек. — Что значит “уходят”? Разве медведь не один?» Он хотел обернуться, но Мари не позволила. Надо было подождать еще немного, прежде чем шевелить хотя бы мизинцем. Они подождали еще несколько минут, потом Томеку было разрешено повернуться. Он подумал, что упадет в обморок от ужаса. Второй медведь, вразвалку уходивший в темноту, был больше двенадцати метров высотой. Гора мышц, когтей и зубов, которая одним ударом лапы может разорвать в клочки повозку вместе со всем ее содержимым. Как только Мари решила, что опасность миновала, она прошептала:

— Но, Кадишон!

И ослик снова пошел вперед, ступая тише, чем муха по ковру. Вскоре они возобновили разговор шепотом.

— Перед повозкой сидел детеныш, — сказала Мари. — Ему несколько месяцев, не больше. Сзади была его мать, как мне показалось.

— К счастью, я ее не видел, — ответил Томек, — иначе я бы не сдержался и закричал.

Он завернулся в одеяло по подбородок и глубоко вздохнул. Без Мари и Кадишона у него не было бы ни малейшего шанса выйти из леса. Закончил бы он свой путь в желудке медведя, забытый всеми навечно. Он вздрогнул. Представить себе, что девочка с карамельками тоже пережила все это, встретилась с ужасными медведями, представить… Томек ужаснулся. Крик, который они слышали несколько часов назад! Это была она! Кто же еще! Он вскричал, чуть не плача:

— Мари, Мари, ее растерзали! Она…

— Не кричи, умоляю! — прервала его Мари. — Кого растерзали?

— Девочку! Это она кричала, я уверен!

— О ком ты говоришь? Какая девочка?

Он понял, что так и не рассказал о ней Мари. Странно, что это не приходило ему в голову, ведь раньше он столько думал о ней. Он неожиданно вспомнил тщетные попытки понять, откуда у него монетка в мешочке на шее. Он рассказал об этом Мари. Она поразмыслила и предположила:

— Если ты ничего о ней не помнил, то это может означать только одно…

Томек печально закончил фразу Мари:

— Что она была в Лесу Забвения… И это она кричала. А медведи…

У него не получилось закончить. Он представил ее, такую красивую, в свете керосиновой лампы: «Вы продаете карамельки?»

Зачем теперь продолжать путешествие? Зачем дальше жить? Ему захотелось крикнуть изо всех сил: «Я вас не боюсь, толстые мерзкие медведищи!»

Ему захотелось петь во весь голос, стучать по кастрюлям, чтобы они пришли и растерзали и его тоже, и на этом бы все закончилось. Он сдержался только потому, что рядом были Мари и Кадишон, которые не хотели умирать. Он спрятался под одеяло и заплакал. Они долго так ехали. Томек был безутешен. Мари время от времени клала руку ему на плечо, гладила, успокаивая: «Все хорошо… все пройдет…» Потом внезапно она сжала руку крепче и прошептала:

— Томек! Я только что подумала: есть одна вещь, которую мы оба упустили из виду.

— Какая? — всхлипнул он.

— Ты не вспоминал о своей подружке, потому что она была в Лесу Забвения, верно?

— Да, и что?

— Теперь ты о ней вспомнил… Она вернулась в твою память…

Томек потихоньку начинал понимать, что хотела сказать Мари, и вдруг резко сбросил с себя покрывало.

— Конечно! Я снова думаю о ней, значит, она уже не в Лесу Забвения… Она вышла из него, Мари! Она из него вышла!

На радостях они обнялись. Кадишон прибавил шагу, и вскоре трое друзей выбрались с территории медведей. Они теперь могли говорить в полный голос, видеть горизонт и, конечно же, чувствовать тепло ярких лучей. При виде долгожданного солнечного света Томек и Мари пропели все песни, которые вспомнили, и наконец загорланили:

Наш бе-е-едный ослик бо-о-олен —
Болят у него ножки…

Кадишон, у которого ножки вовсе не болели, поскакал резво, как во времена своей молодости, и вскоре они выехали на освещенную равнину, оставив мрачный Лес Забвения позади.

Глава седьмая Равнина

Могила Пита была совсем скромной. Невысокий бугорок, над которым Мари сделала крест из двух ветвей орешника. Белые цветы росли там сами по себе, и это делало бугорок милым и веселым, как сам Пит при жизни. Томек и Мари стояли некоторое время молча, а потом Мари нежно прошептала:

— Вольно, капитан…

Ее глаза блестели, но она не плакала.

Поле превосходило по своей красоте все, что Томек когда-либо видел в жизни. Представьте себе сад, где посажены только цветы — лиловые, белые, красные, желтые, черные как ночь, один ярче другого. Так вот, перед Томеком предстали тысячи таких садов, до самого горизонта.