Рекенштейны

Молодой граф вдруг побледнел так, что брат глядел на него с удивлением.

— Я коснулся больного места, Танкред; но неужели ты скроешь что-нибудь от меня?

— Нет, если ты желаешь; но к чему шевелить это тяжелое прошлое?

— Я имею право знать его.

— Хорошо, я расскажу тебе то, что мне известно.

— Да, Веренфельс приехал в замок и был помолвлен с моей матерью. Какое новое несогласие опять разлучило их, я не знаю, но накануне моего отъезда в военную школу он навсегда оставил замок. Мама в этот вечер была как помешанная, и перед самым отъездом Веренфельса она прокралась в его комнату, когда его там не было, и сунула что-то в его чемодан, который стоял открытым. Она не заметила меня, и когда я с удивлением спросил ее, что ей тут надо, она остановилась, как пораженная громом, и, страшно взволнованная, заставила меня поклясться, что я никогда не скажу никому, что она была в комнате Готфрида. И угрожала наложить на себя руки, если я изменю своему слову. Конечно, я поклялся во всем, что ей было угодно. Утром следующего дня я уехал в Берлин и не слышал более ничего о Готфриде. Мама вышла замуж за дона Рамона, который всегда был для меня самым добрым отцом, и я совсем забыл о таинственном происшествии, как вдруг одна случайность озарила его новым и ужасным светом. Я был произведен в офицеры и мои первые эполеты праздновал большим обедом. Один из присутствующих предложил тост за здоровье Веренфельса, который оказал такую большую услугу, победив мою леность и мои капризы. Я рассмеялся и, наполнив бокал, сказал, что действительно бедняге много было со мной хлопот, и выразил сожаление, что он скрылся неизвестно куда. «Как, ты не знаешь, что, покидая Рекенштейн, Веренфельс украл крупную сумму денег у твоей матери; в его чемодане нашли банковые билеты, и он был приговорен к двухлетнему тюремному заключению».

Арно потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Потом он поднялся со стула, бледный, как призрак.

— О, несчастный! И Габриэль пала так низко! — воскликнул он.

— Мне тоже, как обухом, ударило по голове. Я понял, какого гнусного преступления я был соучастником. И потрясение было так сильно, что я лишился чувств, — продолжал Танкред порывистым голосом. — Все приписали этот обморок избытку радости и утомлению. Но мать поняла, и у меня с ней была страшная сцена, имевшая результатом долгое охлаждение. Но трагическая смерть дона Рамона и затем болезнь Сильвии, о которой я уже тебе говорил, примирили нас. К тому же мне было жаль ее; я понял, что угрызения совести терзали ее беспрерывно, лишая покоя и счастья. Что-то демоническое кипело в ней; с лихорадочным увлечением она кидалась в вихри всех удовольствий, предавалась игре, так как лишь эти сильные волнения давали ей минутное забытье. Таким образом мы приехали в Монако, и мама проиграла в рулетку такую сумму денег, что мы оказались несостоятельными должниками одного нахального еврея, который позволил себе оскорбить мать гнусными предложениями.

— Ах, зачем я не вернулся раньше! — прошептал Арно. — Но отчего вы не обратились к моему банкиру? У него всегда был открыт для вас кредит в сто тысяч марок.

— Мать ни за что не хотела прибегнуть к тебе, а моего капитала я не мог касаться до двадцатипятилетнего возраста. В такой крайности я хотел заложить некоторые драгоценности; но устроить это дело было трудно, из-за краткости срока. И единственный человек из дающих под заклад, который согласился дать требуемую сумму, был… Готфрид Веренфельс. Избавь меня от передачи подробностей, — продолжал Танкред глухим голосом, — но через несколько часов после этого открытия мать моя умерла: она отравилась. И Веренфельс имел то удовлетворение, что женщина, погубившая его, умерла у него на глазах.

Долгое молчание последовало за этим рассказом; слышалось лишь тяжелое, прерывистое дыхание обоих братьев. Наконец Арно снова сел и устремил свой взгляд глубокого сострадания на Танкреда, который, откинув голову и закрыв глаза, казалось, изнемогал под тяжестью воспоминаний.

— Успокойся, бедное дитя, ведь ты не виновен в этой трагической истории. Но как же ты выпутался из беды?

— Я все уплатил, хотя мне это стоило тяжелых жертв.

— Я должен поехать в Монако, — заявил Арно, — повидаться с Веренфельсом, вымолить его прощение и загладить, насколько возможно, то зло, жертвой которого он пал.

— Ты его не увидишь: он умер от разрыва сердца спустя несколько недель после мамы.

— И он тоже умер! Но, быть может, он оставил семью? Мне помнится, у него был ребенок, дочь кажется. Не женился ли он вторично?

— Нет.