Рекенштейны

— Какое диво! — вымолвил, наконец, Арно. — Если бы не черные глаза и не костюм, то можно было бы думать, что вы, Габриэль, служили моделью этому портрету.

— Да, это очень странно и доказывает, во всяком случае, что все, что на меня похоже, предназначено принадлежать фамилии Рекенштейнов, — отвечала молодая женщина, стараясь улыбнуться. — Но, Арно, теперь надо открыть другой портрет; я горю желанием увидеть черты того, кто внушил моей предшественнице такую безумную страсть.

В тревожном раздумье и тоже волнуемый лихорадочным нетерпением, молодой человек дрожащей рукой сорвал покрывало со второй рамы; и взоры всех троих с безмолвным изумлением устремились на портрет графа Жана Готфрида.

Это был красивый мужчина с благородной осанкой и насмешливым ртом; его большие глаза синевато-серые, как сталь, светились гордостью и энергией; маленькая бородка пепельного цвета обрамляла его лицо, и из-под тока с пером выгладывали коротко остриженные волосы того же цвета. Он был в ботфортах и в черном бархатном камзоле, обрисовывающим его стройный, крепкий стан. Молодой человек стоял прислоняясь к столу; одной рукой держал перчатку, другая опиралась на кинжал, висевший у его пояса. Равно как и первый портрет, это было высокое произведение итальянского художника. Но изумление присутствующих было вызвано не одним лишь совершенством исполнения, но тем, что, исключая более серьезное и мрачное выражение лица и разницу в цвете глаз и волос, граф Жан Готфрид был верным портретом Готфрида Веренфельса.

И Веренфельс, бледный, взволнованный, глядел на эту странную фигуру, изображающую его самого. Арно первым пришел в себя.

— Какая поразительная игра случая, — медленно промолвил он. — Габриэль и Бианка — одно лицо. Я, Веренфельс, — живой портрет моего предка. Кто объяснит эту тайну природы? Но, — добавил он с живостью, — надо позвать отца и других, чтобы показать им это чудо.

И он ушел почти бегом.

Глаза Габриэли были прикованы к лицу Готфрида, поглощенного созерцанием этих странных портретов. Минуту спустя она сказала дрожащим голосом:

— Теперь, когда я видела любовника Бианки, признаюсь, меня удивляет ее вкус. Можно ли привязаться к человеку, каждая черта которого выражает суровость и холодность; его бесстрастные глаза никогда, вероятно, не оживлялись любовью, и я не думаю, чтобы он отвечал на страсть бедной безумной женщины.

Молодой человек повернулся и устремил на графиню глубокий взгляд, озаренный необычайным блеском.

— Почему же нет! Я допускаю, что молодой граф мог быть очарован красотой Бианки. Впрочем, графиня, вы, может быть, правы. Быть очарованным красивой женщиной, которая соблазняет вас, не значит еще любить ее. Человек не оставляет ту, которую любит, но умирает, прижав ее к своей груди. Нет сомнения, однако, что бесчестный поступок всегда влечет за собой наказание, и человек, отдающий свое сердце на произвол страстей женщины, рано или поздно погибает. Если ваше предположение верно, графиня, то страсть Бианки понятна: холодность разжигает пламень, и отвергнутая любовь всегда бывает самой упорной.

Габриэль слушала, не сводя с него взора. В первый раз она увидела огонь в его больших черных глазах, причем в его голосе, всегда спокойном, прозвучало нечто неуловимое, неопределенное. Она вздрогнула и с принужденной улыбкой сказала:

— Как бы ни было, не смешно ли, что две личности, мало интересующиеся друг другом, как мы с вами, оказались живой копией этих древних Ромео и Джульетты. Надеюсь, что в этой жизни мы не сделаемся фатальны друг для друга.

Молодой человек почтительно поклонился.

— Лишь мне, графиня, может угрожать опасность; надеюсь, судьба пощадит меня.

Габриэль покраснела, но не имела времени отвечать, так как муж ее, в сопровождении Арно и двух баронов, поспешно вошел в галерею. Граф был взволнован и очень бледен.

— Это непростительно! — сказал он с раздражением. — Как можно так беспечно касаться фамильных преданий, тревожить это преступное прошлое, навлекать на себя гонение судьбы?

— Арно сделал это по моей просьбе, Вилибальд.

— О, я знаю, что твои прихоти не останавливаются ни перед чем.

— Милый папа, как ты можешь верить такому нелепому предрассудку, — ответил молодой человек примирительным тоном. — Слава Богу, с тех пор никто из нашей фамилии не умер трагической смертью.

— Никто? — промолвил граф с горечью. — Ты забываешь сына Бианки, который тоже умер насильственной смертью.

— Как это было? — спросила с волнением Габриэль.

— Ну, успокойся, раз это дело сделано, — сказал граф, овладев собой. — Но происшествие, о котором я вспомнил, действительно, весьма печально. Бианка оставила сына, который был живым портретом графа Жана, но имел такую же страстную, необузданную натуру, как его мать. Войдя в возраст, он влюбился в дочь ювелира и, по всей вероятности, женился на ней тайно.