Рэкет по-московски

— Ничего, мне не перед кем отчитываться, я живу одна…

Чай пили на кухне. Прихлебывая из чашки крепкий, обжигающий рот напиток, Юрка решился спросить:

— Как же ты одна?

— Так… Папа умер, когда я была маленькая, а потом и мама. Но одиночество не всегда страшно. Ты когда-нибудь стоял в очередях в ломбард? Вот где страшно.

— Спасибо, — Фомин поставил чашку на блюдце и хотел встать, но Светлана положила руки ему на плечи, удерживая.

— Не спеши. Тебе некуда спешить, правда? И ты еще не все рассказал, я же чувствую. Если не хочешь, не говори сейчас.

— А когда? — Юрка с трудом сглотнул слюну: во рту пересохло, а ее маленькие руки показались странно тяжелыми.

— Потом, когда-нибудь потом, — она встала и прижала его голову к груди. Он слышал, как глухо и неровно бьется ее сердце, чувствовал, как под тонкой тканью платья волнуется грудь, поднимаясь и опускаясь в такт дыханию, ощущал слабый аромат незнакомых духов — дразняще щекочущий ноздри, заставляющий легко кружиться голову.

— Куда же ты один? — девушка наклонилась и поглядела ему в глаза. Потом поцеловала в губы и шепотом повторила: — Потом, когда-нибудь потом…

XVI

— И… кто же? — поправил под собой вышитую подушечку Усов.

— Боря! — она примяла в пепельнице недокуренную сигарету. — Не хочешь отвечать, не надо. У меня и так голова идет кругом. Ты, счастливчик, не знаешь пережитого мной. А я пережила и продолжаю переживать. От тебя не уходят дочери, не пишут предсмертных записок мужья, у тебя нет жутких кошмаров…

— Э-э-э, откуда тебе знать, как я сплю? — погрустнел Усов. — Откуда? Мы спим в разных постелях, а если и бываем иногда в одной, то не спим. Если тебе хочется, изволь, я объясню. «Поставщик по февралю» на жаргоне цеховиков, то есть промышленных дельцов, означает левый поставщик, человек, дающий материал, который не проходит по документации и который можно свободно превратить в деньги. Ясно?

— Вполне, — откликнулась Филатова.

Наблюдавший за ней Усов отметил, как побледнело и напряглось ее лицо, как дрогнули пальцы.

— Господи! — Борис Иванович патетически воздел руки к потолку, словно призывая провидение в свидетели. — Значит, Коля впутался в аферы?! — он сокрушенно опустил руки и уронил голову на грудь. — Он мне намекал, почти прямо говорил.

— Когда? — расширенными глазами поглядела на него Нинка.

— Когда? — деловито переспросил Борис Иванович. — А тогда… Я же тебе рассказывал, как он приезжал ко мне незадолго до… Тогда и говорил. В общем так, — хлопнув ладонями по коленям, тяжело поднялся. — Про кого он писал? Давай честно!

— Имен там не было, — отвела глаза в сторону Филатова.

— И слава Богу, — подытожил Усов. — Мне пора. Дочка твоя придет, никуда не денется. Милиционера не бойся, нет у него ничего, иначе бы уже затаскал. Я позвоню.

— Как скоро? — с надеждой и тревогой спросила она, но Борис Иванович сделал вид, что не слышал, и вышел в прихожую.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «ПОСТАВЩИК ПО ФЕВРАЛЮ»

I

Новая, дотоле незнакомая жизнь началась для Юрки. Он и раньше знал женщин, но то было проходящее, не заставляло гореть, терять разум и мучиться нетерпеливым ожиданием, считая минуты до встречи. Рано утром Светлана готовила завтрак и оставляла на столе записку и деньги, наказывая, что купить. Он просыпался от ласкового поцелуя на прощанье, когда она тихо касалась губами его губ и тут же исчезала, как призрак. Юрка вставал, делал зарядку, принимал душ, завтракал и шел по магазинам, удивляясь, что ни на минуту не оставляет ощущение тепла любимой женщины, будто она все время рядом.

Вечерами Светлана обычно рассказывала о дне, прожитом без него, какими глупыми бывают читатели, которые, наверное, скоро вообще разучатся читать, а будут только смотреть телевизор.

— Представляешь, — говорила она, — стоит пройти по телевидению сериалу, поставленному по роману, как все сразу желают его читать, устанавливают очередь, ругаются, горят нетерпением. Где же они были раньше?

Светлана и ему приносила книги — он читал Фолкнера и Юрия Никитина, Саймака и Ефремова, открывая для себя новый, непривычный мир литературы, далекий от того, чем он жил раньше. В один из дней, ожидая Светлану, он читал повесть Файбышенко «Кшися». Показанный автором послевоенный мир детства, уже готовый перерасти в мир взрослый, мир первой любви, странной, щемившей сердце безысходностью, заставил его решиться. Вечером он рассказал ей все — не жалея себя, ничего не скрывая, сгорая от стыда и терзаясь, глядя на ее закушенные губы, — он говорил о жизни получателя, об Икряном и Сакуре, о Славике с «Запором» и работе по расклейке объявлений, знакомстве с Жоркой-Могильщиком и Виктором Степановичем, посещении Левы и неизвестной дачи, о странной и жуткой смерти человека, которому относил пакет, о том, что произошло в подворотне, как его спас Глеб. Юрка даже показал Светлане его визитную карточку.

— Теперь все, — глухо сказал Юрка. — Ты вправе выгнать меня, приказать забыть дорогу к твоему дому, забыть мое имя.