Рэкетир

Возьмись за меня менее опытные врачи, я испытал бы сильные душевные страдания. Последние двадцать пять лет, всю взрослую жизнь, я выглядел примерно одинаково: моя физиономия с обусловленными генетикой чертами несла отпечаток прожитых лет, но, к счастью, избежала ран и шрамов. Эта приятная, надежная физиономия служила мне верой и правдой, и навсегда ее перекроить — ответственный шаг. Новые друзья успокаивают меня: все менять не обязательно, достаточно кое-что улучшить. Стежок здесь, подтяжка там, тут выправить, там подправить — и вот новый вариант: ничуть не менее красивый, зато несравненно более безопасный. Я заверяю их, что безопасность мне во сто крат дороже тщеславия, и они с готовностью соглашаются. Они такое уже слышали. Я поневоле гадаю, сколько же осведомителей, стукачей и шпионов прошли через их руки. Если судить по слаженности и эффективности — многие сотни.

Пока на большом компьютерном мониторе вызревает мой новый облик, мы серьезно дискутируем о необходимых аксессуарах. Вся троица приходит в восторг от круглых черепаховых очков у Макса на носу. «То, что надо!» — восклицает медсестра, и я вынужден признать, что так Максу идет гораздо больше. Еще полчаса мы посвящаем всевозможным вариантам усов, пока не отбрасываем эту идею вовсе. Тема бороды разыгрывается вничью, 2:2; решение — подождать, там видно будет. Я обязуюсь неделю не бриться, чтобы видно было лучше.

Ввиду бесспорной важности нашего занятия мы не спешим. Мы колдуем над Максом все утро, наконец все удовлетворены, и с принтера сходит моя физиономия с высоким разрешением. Я забираю ее в свою комнату и вешаю на стену. Одна из медсестер разглядывает ее и говорит, что ей нравится. Она мне тоже нравится, но она замужем и не флиртует. Знала бы, чего лишается!

День я посвящаю чтению и прогулкам по доступной части базы. Это похоже на убийство времени во Фростбурге — месте, оставшемся далеко-далеко и уже задвинутом на задворки памяти. Но я то и дело возвращаюсь в свою комнату, к лицу на стене: гладкий череп, чуть вздернутый нос, немного увеличенный подбородок, более худые щеки без морщин — и глаза совсем другого человека. Прощай, отечность средних лет, тяжесть век. А главное, Макс завел пару круглых дизайнерских очков, в которых выглядит очень стильно.

Насколько я понимаю, сварганить мне в точности такое личико, как у Макса на стене, докторам вряд ли удастся. Но даже если они только к нему приблизятся, я останусь доволен. Их творение будет неузнаваемым, а это то, что нужно. Трудно судить, что лучше — мое нынешнее лицо или будущее, но ясно одно — вид у меня будет вполне подходящий. Безопасность важнее тщеславия — это чистая правда.

Следующим утром, уже в семь часов, меня готовят и вкатывают в небольшую операционную. За дело принимаются анестезиологи, и я блаженно уплываю в забытье.

Операция длится пять часов и, если верить докторам, завершается полным успехом. Впрочем, уверенности у них быть не может, поскольку голова моя забинтована, как у мумии. Потребуются недели, прежде чем из опухшего шара вылупится новое лицо.

Через четыре дня после предъявления обвинения Куинн Рукер впервые появился в суде. По этому случаю на нем был тот же самый оранжевый комбинезон, который он носил со времени перевода в тюрьму Роанока. Его руки в наручниках были прикреплены к поясу, лодыжки связаны и закованы в кандалы. Его плечи и грудь защищал пуленепробиваемый жилет, не менее дюжины вооруженных до зубов охранников, агентов и полицейских вывели его из тюрьмы и посадили в бронированный «шевроле-субурбан». Угроз его жизни не поступало, тем не менее в федеральный суд его везли секретным маршрутом: власти не желали рисковать.

Репортеры и зеваки начали собираться в зале суда задолго до десяти часов — назначенного времени появления Рукера. Его арест и предъявление обвинения стали громкими новостями, и никакое массовое убийство или выходка знаменитости пока не заглушили поднявшийся вокруг этого шум. Оковы и броню с Рукера сняли до зала суда. Там он был единственным в оранжевом комбинезоне и единственным чернокожим, отчего выглядел заведомо виноватым. Он сел за стол с Дасти Шайвером и одним из его помощников. По другую сторону прохода Стэнли Мамфри и его сотрудники ворошили бумаги с таким важным видом, словно готовились к прениям в Верховном суде.

Из уважения к своему павшему товарищу одиннадцать других судей Южного дистрикта отстранились от дела. На первой явке в суд председательствовал мировой судья Кен Коновер. Заняв свое место, он призвал присутствующих к порядку, произнес несколько вступительных фраз и спросил, ознакомился ли обвиняемый с обвинительным заключением.

— Ознакомился, — ответил Дасти. — Мы отказываемся от официального зачтения.

— Благодарю, — сказал Коновер.

В первом ряду, за столом защиты, сидел Ди Рей, как всегда, элегантно одетый и сильно встревоженный.

— Желает ли обвиняемый сделать заявление? — спросил Коновер.

Дасти проворно встал и кивнул своему клиенту, тот неуклюже поднялся и произнес:

— Да, сэр. Невиновен.

— Хорошо, заявление о невиновности подано.

Дасти и Куинн сели.