Реки горят

— Морда как кастрюля, — добавил его сосед.

— «Товарищи», говорит… Товарищей себе нашла! В хлеву ее товарищи, а не здесь.

— А вы бы, господа, поосторожнее, — вступилась госпожа Роек. — Ведь она может понять.

— Ну и что же? Пускай поймет. Неужто с такими еще деликатничать?

— А я не советовал бы, — тихо сказал Шувара.

— Чего это вы не советовали бы?

— Язык распускать.

— Это почему же?

— К супу вы, господин хороший, первый рветесь, а ведете себя, как свинья.

— Что такое?! — оба молодых человека грозно выпрямились.

— Вы меня не пугайте, я не из пугливых. А если кто посмеет оскорбить эту девушку, уж я на него управу найду.

— Ну конечно, конечно, управа найдется, — озлился фиолетовый. — Бегите скорей, доносите в энкаведе.

— Мне и энкаведе не нужно, дам раз в зубы, так ты, щенок, сразу ногами накроешься.

Юноша в фиолетовых брюках рванулся было вперед, но приятель удержал его.

— Оставь, Фелик, не стоит связываться. Что ты, не видишь? Большевистский прихвостень!..

— Осторожно. Котел опрокинете! По очереди, по очереди, всем хватит! — кричала девушка.

На подножку повозки вскочил Шувара.

— Спокойно! Люди вы или скоты? По очереди, по очереди, стать по двое в ряд… Женщины и дети вперед!

— Ого! Какой командир нашелся!

— И правильно, надо помочь девушке, а то прямо стыдно, — вступился кто-то, и его тотчас поддержало множество голосов. Юноша в фиолетовых брюках вместе со своим приятелем и Малевским отошли в сторонку и долго о чем-то сговаривались, причем фиолетовый мастерски сплевывал сквозь зубы на витрину какого-то закрытого магазинчика.

К вечеру снова стал моросить дождь, и толпу, разбившую бивуак на площади, охватило беспокойное движение. То и дело кто-нибудь вставал с узлов и направлялся в сторону местечка. Госпожа Роек, которая сладко вздремнула на своем багаже, очнувшись от дремоты и осмотревшись, вдруг забеспокоилась:

— Марцысь, Владек, что случилось? Куда народ разошелся?

— Искать ночлега. Не ночевать же под дождем.

— Ну, разумеется, а что же мы-то? Смотрите, пани Ядвига уже совсем промокла. Марцысь, достань-ка ту шаль из узла, да не из этого, не из этого! Боже мой, беда с этими детьми… А мы что ж, так и будем здесь на площади ночевать?

Подошел Шувара.

— Вот что, тут есть какой-то запасный путь и стоят пустые вагоны. Начальник станции сказал, что можно занимать их.

— Пустые вагоны? Где? Где? — обрадовалась госпожа Роек.

— Я покажу дорогу, туда уже много наших пошло.

В вагонах оказались и печурки. По сравнению с грязной пристанью под непрестанно моросящим дождем вагоны показались чрезвычайно удобным убежищем.

— Превосходно! — радовалась госпожа Роек. — Теперь, если даже несколько дней придется ожидать, нам не страшно. Крыша над головой есть, а завтра вы пойдете на базар, выменяете что-нибудь на продукты. Глядите, как тут просторно. Нет ли у кого-нибудь случайно свечки?

Нашлась и свеча. Все засуетились, убирая теплушку, устраивая себе постели, развязывая и завязывая узлы. Шувара самочинно взял на себя обязанности коменданта, и дело пошло ладно и организованно.

— Вы смотрите, как быстро все устроилось. И без шума, без крика.

— Потому что наших графьев и графинь нет, — заметил какой-то молодой парень.

— И правда… — подтвердила, осматриваясь, госпожа Роек. — Все наше высшее общество куда-то пропало. Где же это они?

— В город ушли, — ответил самочинный комендант. — Там, говорят, можно снять комнату.

— Ну и бог с ними. Тише будет. А вы, если разрешите спросить, сами откуда? А то мы вроде знакомы, вроде нет…

— Откуда я сейчас или раньше? — улыбнулся Шувара.

— Сейчас-то известно откуда. А вот в Польше?

— Я из Варшавы. Слесарь.

— Очень приятно, Роек. — Она протянула руку с таким видом, будто он ей представился, и Шувара, с некоторым запозданием, назвал свою фамилию.

— Очень приятно, — повторила она. — А мы из Груйца. Вроде по соседству. Покойный муж, царствие ему небесное, был почтовым чиновником. Мелкий чиновничек, с почтовым вагоном ездил. Пьянчужка был, по правде сказать, ну да что вспоминать об этом, господь с ним! После моего отца — он садовником работал — остался нам домишко… Не свой, конечно, просто арендовали его и клочок земли. Так что, когда муж, царствие ему небесное, помер, я этим огородом и себя и ребят кое-как, слава богу, кормила. Да и когда муж был жив, так, по правде сказать, мы больше сами кормились, потому что покойник, вечная ему память…

— Мама, — с упреком произнес Марцысь.

— Ты чего? Что я, неправду говорю? Правду… святую правду. Ты-то уж за отца не заступайся, потому что, пока он жив был, так тоже немало горя из-за тебя хлебнул… Уж я-то его памяти не оскорблю, я знаю, как о ком говорить. Ты мать не учи… Да, так о чем это я говорила? Вот и поехали мы с младшим сыном на свадьбу к моему двоюродному брату, под Луцк. На неделю, дней на десять, так мы предполагали. Отчего ж не съездить? — думаю себе. Я всегда любила путешествовать, только не случалось… Муж, покойник, бывало, проклинал этот свой служебный вагон, а я ему говорю: кабы мне, так я бы лучшей работы и не придумала… Ездить, видеть разные новые места…