Реки не умирают. Возраст земли

Целуя ее в глаза, он чувствовал, как словно бы пытаются взлететь ее длинные ресницы. Она откинулась назад — верхние кнопки на платье расстегнулись, и он снова, как на Тоболе, подивился этим снежным крутеньким распадком ее груди.

Внутреннее сопротивление Павлы вдруг заставило его одуматься, тем более, что из соседней комнаты с громким лаем влетел белый пудель. (О-о, пудель терпеть не может таких сцен в доме!)

— Какой ты, право, Георгий... — сказала Павла.

— Ну, извини, извини.

— Да сколько можно извиняться?

— Ладно, я провожу тебя.

— Не надо.

— Не надо так не надо...

Он закрыл дверь, сел в низенькое кресло, положил руки на полированные подлокотники, с удовольствием вытянул ноги. «Ну и ну!.. Павла все еще ведет счет прошлых огорчений. А впрочем, женская месть — просверк молнии: жгуче, немилосердно ослепит и тут же погаснет. Нельзя без конца ревновать к прошлому. И неизвестно, что бы получилось из того молодого счастья, которое не сбылось по его вине. Может быть, им с Павлой и нужно было вдосталь хлебнуть всего, прежде чем выйти на общую дорожку. Кто знает, где оно, счастье-то, в самом начале или в середине жизни? Но должен быть какой-никакой баланс печалей и радостей: они, как ненастные и погожие дни в году, в конечном итоге уравновешиваются».

Он встал, позвонил ей, чтобы сказать об этом, не откладывая. Но она была еще, наверное, в пути.

«Однако характерец», — думала Павла, возвращаясь домой. Не легко, ох, не легко будет с ним. Да поздно теперь рассуждать о том, что будет. Она стыдливо припомнила вновь, что произошло весной на Тоболе, и выругала себя за бабью жалость к Георгию и за уступчивость. Юная безрассудность не к лицу женщине в годах. Как могло случиться, что все старые обиды оказались перечеркнутыми в одну минуту? Георгий грубо не дал тебе собраться с мыслями, понять и принять внезапную перемену в жизни. Видно, прошлое в таких случаях на стороне мужчин, если они могут оправдывать прошлым любую свою дерзость. Иначе Георгий не поступил бы так.

А она не может наказать его. Правда, старается избегать лишних встреч, заставляет вовремя остепениться или демонстративно уходит, как сегодня, но все это игра в самолюбие, не больше. И он, конечно, понимает ее отлично. Быть может, тайно посмеивается над ней. Ну зачем она опять зашла к нему, хотя собралась на пляж? Так вот и чередуются уступки и раскаяния. Но кому ты уступаешь? Георгию или самой себе? В том-то и беда, что люди чаще всего уступают своим слабостям.

Да полно, Павла, чего ты хочешь? Нельзя же в сорок лет выглядеть кисейной недотрогой. С поздней судьбой легко и разминуться.

Она вошла в квартиру в тот момент, когда звонили по телефону — долго, терпеливо. Нет, это не Москва, это он. Взяла трубку на исходе последнего звонка и, конечно, опоздала. Ну да позвонит еще, если нужно. А если не позвонит? Что тогда?..

Она присела к столу и машинально набрала семизначный номер его телефона.

— Я слушаю, — немедленно ответил он. — Где ты ходишь, Павлуша? Смотри, не попади под машину!

— Ты злопамятный, Георгий.

— Ладно. Не дуйся. Я вот что хотел сказать. — И он полушутя-полусерьезно начал говорить ей о каком-то балансе радостей и печалей в жизни.

— Хорошо, я прощаю тебя, Георгий.

— За что? Я не прошу никакого прощения.

— Ты привык обижать прямо, грубо, а извиняться иносказательно.

— Побойся бога! Чем я тебя обидел?

— Ах, ты даже не знаешь...

Она опустила трубку и, довольная собой, прошлась по комнате. Все уже было если не решено, то, во всяком случае, предрешено между ними, но пусть он хоть немного помучается оттого, что слишком самоуверен. Нет-нет, это не слепая месть, это восстановление равенства чувств, нарушенного в далекой молодости.

21

Делегация за делегацией... Ничего не поделаешь, надо принимать. Хорошо еще, что не иностранцы, а свои. Иностранцы едут в Ярск, там есть что посмотреть у никельщиков; молодогорский же комбинат, по мнению начальства, не представляет интереса для зарубежных металлургов.

На прошлой неделе Плесум водил по цехам латышских сталеваров. Их все тут удивляло и поражало. Вполне естественно: Лиепая дает металла во много раз меньше Молодогорска, который после войны сгоряча называли второй Магниткой. Ну, пусть Магнитки из него не получилось, однако комбинат есть комбинат, — это не игрушечный Лиепайский заводик, что целых десять лет переплавлял остатки «курляндского котла», — пушки, танки и прочий немецкий металлолом. Ян Янович показывал своим землякам домны, мартены, прокатные станы и, увлекаясь, охотно рисовал им самую радужную перспективу. Земляки гордились, что таким предприятием руководит латыш, сын латышского стрелка. На прощальном обеде они даже спели народную песню «Вей, ветерок»; ну и, конечно, Плесум и лучшие рабочие были приглашены в Лиепаю, на берег Янтарного моря. (Все как полагается при встречах «на высоком уровне».)