Реки не умирают. Возраст земли

— Челябинск — двенадцатая кабина... Рига — восьмая кабина... — продолжала громко объявлять звонкоголосая дикторша.

— Уйдем отсюда, — сказал Марат.

Алла упрямо качнула головой.

— Тогда знаешь что? Переговорим со своими домочадцами и махнем в ресторан. Посидим, развеемся. Нам с тобой не грех кутнуть по-купечески! Жаль, не стало в Москве цыган. Помнишь, как ты в общежитии отплясывала чардаш?.. Встретился я сегодня с Юлием Андреевичем, и такой близкой молодостью повеяло... Давай встряхнемся, право, хотя бы раз в жизни!..

Алла затаенно, по-девичьи улыбнулась. И он увидел ее той, прежней, бедовой и на зависть всем талантливой студенткой, у которой такая великолепная жизнь была впереди.

— Ты доволен Уралом?

— Уралом? Вполне. Там у меня профессор Ходоковский. Со мной незаменимая тетя Вася. Недавно приезжал полковник Богачев, фронтовой товарищ мамы. Я с детства дружил со стариками: они бескорыстные. Круг небольшой, зато люди верные.

— А друзей много не бывает. Это Вячеслав Михайлович окружил себя «золотой» молодежью. Соберет чертову дюжину непризнанных гениев, в том числе и женского рода, и те начинают расхваливать его, яркую звезду гидротехники. Мне противно, а он с упоением слушает...

— Продолжай, продолжай, я тоже слушаю, — озорно, но мягко попросил ее Марат, когда она вдруг умолкла.

И то ли уступая его просьбе, то ли,уступая самой себе, Алла поделилась наболевшим. Да, Вячеслав живет своей жизнью, она — своей. Кажется, ничто уже не связывает их после гибели сына. Все обнажилось вокруг, точно лес осенний, и она, пережив беду и осмотревшись, поняла, что давно стоит на обрыве. Пыталась взять себя в руки, смириться с положением домохозяйки. Может, и смирилась бы. Но самодовольство Вячеслава раздражает. Он привык смотреть на окружающих людей как на ступеньки служебной лестницы. Такой ступенькой была и она, Алла, занятая черновой работой над его проектами. В то время он еще делал вид, что считается с ней как с равной. Но потом, поднявшись выше, стал поглядывать на жену и вовсе как на простую домохозяйку. У него даже появилась некая теорийка: хорошая жена обеспечивает «тыл» преуспевающему мужу. Вот куда заносит Вячеслава Михайловича. Ранняя слава, как вода, размывала его гражданские устои: равнодушие к людям с годами обернулось плохо скрытым равнодушием ко всему ходу жизни. Когда-то она думала, что никто, кроме жены, не способен вовремя повлиять на человека. И что же? То она щадила его самолюбие ради сына, то ради семейного благополучия, ну а теперь оказалось поздно. Нет ничего унизительнее, как быть женой интеллигентного мещанина...

— Полковник Богачев как-то сказал мне: «Талант — интеллектуальная власть, и, как любой властью, талантом безнравственно пользоваться для самовозвышения».

— Значит, мудрый твой полковник. Вячеслав тем и подкупал в молодости, что ходил врукопашную, чтобы отстаивать свои инженерные идеи. Но сейчас, достигнув всех возможных званий, он больше занят саморекламой. Эгоизм убивает в человеке все живое...

— Иркутск — тринадцатая кабина... Иркутск!..

Алла встрепенулась, охнула и пошла в свою кабину. Высокая, ладная, в черном приталенном пальто, черных лаковых сапожках, она шла через длинный зал, провожаемая взглядами мужчин, для которых все красивые женщины обязательно счастливые. И к той боли, что испытал Марат, слушая Аллу, добавилась еще досада на себя, что и он многое прощал Верховцеву.

Алла вернулась очень скоро, молча села рядом. Он ни о чем не спрашивал ее. Наконец она объяснила:

— Не застала дома. Пропал запал.

Он подумал, что у него тоже не раз пропадал запал даже при встречах с Верховцевым с глазу на глаз. Есть в Вячеславе что-то обезоруживающее. Но что? Если наглость, то она, как правило, вызывает на бой. Может, воинствующая самоуверенность, которая подавляет тебя в первые же минуты. Или тонкая фальшь, что не дает тебе опомниться? Черт его знает, чем больше всего берет Вячеслав Верховцев.

— Ты успокойся, пожалуйста. — Он наигранно весело заглянул в лицо Аллы.

В ее глазах стояли слезы, отчего блеск ее агатовых глаз был нестерпимым.

Он поспешно отвернулся, боясь, что она расплачется. Но когда снова осторожно глянул на нее, она уже справилась с волнением: на лице появилась все та же незнакомая сосредоточенность. Боже мой, до чего же хороша! И, почему именно горе высекает в иных женщинах такую строгую, изваянную красоту?

— Ты будешь, писать мне? — спросила Алла.

— Конечно. Только отвечай лучше до востребования.

— До востребования... — Она грустно улыбнулась.

— ...Двадцать первая кабина! — сердито повторила девушка.

Марат нехотя поднялся.

— Я только узнаю о здоровье младшей, Зины. Подожди минуточку, и мы с тобой отправимся ужинать.

— Хорошо, иди.

Он оглянулся на ходу этак заговорщицки. Алла ответила ему наклоном головы.